Василий Ершов - Лётные дневники. Часть 4
Все упирается в мораль и нравственность. Заложено с детства – и жизнь получается глаже, а нет – ухабы, повороты, зигзаги, – и соответствующая психология и позиция.
Перестрой-ка таких. Но приходится с ними жить и использовать то хорошее в них, что полезно для дела. А дело они знают.
Вычитал в «Литературке» маленькую статью, а в ней хорошая мысль. Участники симпозиума по проблемам старения доказали, что старение мозга предопределяет старение организма. Мозг должен работать, тогда оставшиеся нервные клетки тренируются и более продуктивны.
Существуют три вида старения. Быстрое, «пикирующее», которому подвержены те, кто занимался сугубо мышечным трудом. Среднее, которое уготовано людям, выполняющим работу, связанную со стрессовыми ситуациями (ну, это точно, мне). И медленное, мягкое, – «старение мыслителя». Значит, надо мыслить.
Можно долго жить, используя благоприятные физические условия, – таковы долгожители Кавказа, не отличающиеся, впрочем, значительным уровнем интеллекта. Посильный и равномерный труд, умеренность и размеренность, горный эффект… но отнюдь не умствования. А можно и нужно, раз уж у нас нет этого горного эффекта, стараться и трудиться в меру, и мыслить. «Землю попашет – попишет стихи». Правда, горько иронизируя над нашим братом-летчиком, можно сказать: ни труда физического, ни мышления, одни стрессы, – и старость воистину пикирующая. Зато сколько примеров долгой творческой жизни в среде творческих людей. Не говорю о Толстом, но взять Утесова, Шульженко, Коненкова, Козловского. Или читаешь: «с глубоким прискорбием… на 95-м году…» – академик.
Так что думать – надо.
29.08. У меня два месяца идет тихая война с бухгалтерией. Два месяца не перечисляют мне зарплату на сберкнижку. Семья перебивается; я летаю в рейсы почти без денег, за все лето привозил три раза по пуду помидор, да еще как-то поймал в Одессе ведро вишни. А мои 1240 рэ где-то извращаются в медленных бухгалтерских колесах.
Заходил, интересовался. Объясняют по-разному.: то кто-то чего-то перепутал, девочка после десятого класса… Ладно, простим девочку. То какие-то финансовые неурядицы, нет денег на счетах и т.п. ладно, подождал еще.
Наконец, вышел на главного исполнителя, тетю Машу. Вон твои деньги, валяются на столе, когда схочу, тогда и отправлю. Ишь, умник: ему, видите ли, удобно в сберкассе поучать, а у меня картотека на два с половиной миллиона, и вообще, одна за пятерых… Короче, пошел вон, получай как все, в общей кассе.
Ну что ж, вот – типичное отношение к летчику в Аэрофлоте. Меня дома сожрали, денег нет, а тут, оказывается, я мешаю бухгалтеру работать. Мне жрать нечего, а у нее картотека.
Не стал я злиться, а написал рапорт Левандовскому. Прошло три дня, подошел обычный срок перевода, 29-е: денег нет.
Надо воевать. Либо уважение к летчику, либо все так и останется. Можно сдаться, пасть на четыре кости перед главбухом, и мне тут же выпишут деньги, – но это поражение. Еще год назад, принимая у меня заявление, бухгалтера хихикали: посмотришь, как тебе будут переводить, сам откажешься.
Нет, надо воевать. Жаль, свой брат-летчик пока меня не поддерживает: присматриваются, кто кого. А дома накаляется…
Унизительно ходить и выклянчивать у этих торгашей свои законные деньги: как собачка прыгает, а лакомый кусочек в руке все выше и выше… И так вот прыгни, а ну, еще вот так… А в сберкассу уже пятнадцатый раз заходить стыдно советскому летчику, командиру лайнера.
Наивный, о, наивный человек.
Пора заканчивать эту эпопею. Настраиваться на борьбу и какую-то перестройку? Да дай бог мне еще полетать года три-четыре. А там – пенсия, ломка всего. Кого там перестраивать на пенсии? Начинать жизнь сначала, когда тебе под 50, с внуками?
Я на перевале. Он еще протянется несколько лет, а потом – спуск; плавность и длина его зависят только от моего здоровья. Но это впереди. А сейчас надо радоваться одному. На фоне всеобщих, пусть пока словесных, преобразований, когда навозные черви, учуяв свежий воздух, завертелись, когда кругом все стало зыбко и неопределенно, моя работа, такая на вид тоже зыбкая и неопределенная, подвешенная, – да самая она надежная и есть. Уж летчика-то, пилота, никто и никуда не сдвинет. Только сберечь здоровье.
Ну, бывает, подведет матчасть. Но в нынешнее неопределенное время я гораздо больше верю в свою ненадежную матчасть, чем во всю эту говорильню. Поэтому – сюда все силы, а производственные отношения, общественную жизнь надо попросту отбросить, ибо отношения налажены, а роль моя в общественной жизни, в сравнении с моей ролью на рабочем месте, – ничтожна. Я, в конце концов, пилот, это главное.
Платят или не платят вовремя – мое от меня не уйдет, получу. Куда, в какие рейсы ставят, когда отпуска дают, – какая разница. Всегда готов. Дочь – студентка, как-нибудь уж прокормим. Семья нормальная, проживем. Лишь бы ждали.
Ну, что еще надо человеку. На следующий год отказываюсь от газет. Надо читать книги. Надо ходить в театр, отдыхать от сиюминутного.
А летать – как дышать, куда ж денешься, врос в это дело. Но – только чистый штурвал, без забот и тревог об этом самофинансировании, никаких выступлений, никакой пропаганды.
Идет, идет перестройка. А народ запился.
15.09. Взлетаем в Казани. На высоте 200 метров штурман переключает радиостанцию на частоту круга; выходим на связь – тишина. А, черт… Машина прет вверх по 20 м/сек… остановились на высоте круга в развороте на Базарные Матаки. Штурман роется в регламенте, в своих палетках. Набрал еще частоту… отвечает почему-то Горький-подход. Не то, не то… а мы продолжаем уходить от аэродрома на Матаки на высоте 600. Ощущение бессилия. И станции обе исправны, и полет без связи.
Возвращаемся на частоту старта; тот понял, что у нас что-то не то, уже связался с подходом и передает нам его частоту и команду: набирать 1500.
Наконец, Витя находит частоту в регламенте и одновременно кричит: следите за высотой перехода! Но… мы давно ее уже проскочили и заняли 1500 по давлению аэродрома. А на высоте 900 положено установить давление 760. Устанавливаем.
Подход Казани дает нам набор 5700, и все входит в колею. Но в чем причина сбоя с частотой круга?
Снова листаем регламент. Витя показывает: вот, Казань-2, круг 119,2, а нам дали 119,4, изменений нет…
Стоп! Казань-2… Так ведь недавно же переименовывали: старая – стала «Казань», а новая – «Казань-2», телеграфный позывной УВКД (КД – «Казань Два»), – так вот, теперь сделали наоборот: Казань новая стала просто «Казань» (но чтоб запутать, позывной ее остался УВКД), а старая теперь стала «Казань-2». Как все просто.
