Жан Жюль-Верн - Жюль Верн
Словом, в 1866 году французы были возмущены поведением русских в отношении поляков, которым они всегда сочувствовали. Республиканцы же, которым невыносима была власть Наполеона III, кипели яростным гневом против самодержца, чьи войска так жестоко обошлись с повстанцами.
Этцель, разумеется, разделял взгляды своего автора и, подобно ему, считал царские репрессии в Польше бесчеловечными. Но, имея опыт государственной деятельности, он понимал трудности, испытываемые французским правительством, которому нельзя было портить отношений с Россией. Нельзя было усложнять и без того трудную работу французской дипломатии. Если бы Немо был по национальности поляком, книга приобретала бы характер провокации, и правительство воспротивилось бы ее выходу в свет. Поэтому Этцель хотел, чтобы автор согласился сделать из Немо врага торговли неграми и охотника за судами работорговцев. Жюль Верн решительно возражал: «Раз я не могу объяснить его (Немо) ненависть, я умолчу о причинах ее, как и о прошлом моего героя, о его национальности и, если понадобится, изменю развязку романа. Я не желаю придавать этой книге никакой политической окраски. Но допустить хоть на миг, что Немо ведет такое существование из ненависти к рабовладению и очищает моря от работорговых судов, которых сейчас уже нет нигде, — значит, по-моему, идти неправильным путем. Вы говорите: но ведь он совершает гнусность! Я же отвечаю: нет! Не забывайте, чем был первоначальный замысел книги: польский аристократ, чьи дочери были изнасилованы, жена зарублена топором, отец умер под кнутом, поляк, чьи друзья гибнут в Сибири, видит, что существование польской нации под угрозой русской тирании! Если такой человек не имеет права топить русские фрегаты всюду, где они ему встретятся, значит, возмездие — только пустое слово. Я бы в таком положении топил безо всяких угрызений совести. Пусть читатель предполагает то, что пожелает, в зависимости от своего умонастроения. Я не упомяну ни кнута, ни Сибири — это было бы слишком прямым намеком. Я не намерен заниматься политикой — для этого я не гожусь, да и политика здесь вообще ни при чем. Что касается развязки — устремление в неведомые моря, захват Мальстремом, так что Аронакс и его спутники даже не подозревают об этом, их мысль остаться на «Наутилусе», едва они услышали зловещее слово «Мальстрем», шлюпка, унесенная водоворотом, вопреки им и вместе с ними, — это же будет великолепно! Да! Великолепно! А затем — вечная тайна — «Наутилус» и его командир! Но я горячусь, пока пишу Вам…»
Горячность этого письма несколько озадачивает. Восторженность автора — впрочем, залог его искренности — дает понять, почему в этой книге, несмотря на обилие чисто научных сведений (на что жаловался Этцель и что, с его точки зрения, замедляло развитие сюжета), чувствуется столь страстное биение жизни. Научные сведения в книге представляли дополнительные трудности, которые писателю приходилось преодолевать; но было ли это ловким ходом, рассчитанным на то, чтобы безболезненно было воспринято критическое содержание романа?
Удивительно, что книга эта вышла в серии книг для юношества и читалась подростками с полного согласия их родителей. Немо ведет речи, которые могли правиться благородным сердцам, защитникам угнетенных народов, но кое-что из того, что он говорил, могло встревожить мирных буржуа, преданных установленному порядку.
Этцеля все же пугает кораблекрушение, устроенное капитаном Немо; писателю приходится настаивать, чтобы он принял этот эпизод романа. В письме из Кротуа он явно намекает на это. Хотя Жюль Верн «всем своим существом устремился на Луну» и «предпочел бы оттуда не возвращаться», он возвращается к своей аргументации:
«Не забывайте о том, что я говорил Вам в последнем письме. Если бы Немо был поляком… и этот поляк увидел перед собой русское военное судно, имея возможность его уничтожить, весь мир оправдал бы его мщение. И если бы Вы сами были этим поляком, Вы поступили бы точно так же, и я поступил бы, как Вы.
Признайтесь, что это единственное честное решение вопроса, не требующее никаких объяснений, и мы, несомненно, пришли бы к нему, если бы не особые цели ”Журнала воспитания"». И действительно, Этцелю приходится считаться со своими читателями. В польском вопросе общественное мнение не было единодушным, и он, обеспокоенный горячностью Жюля Верна, старался успокоить его. В письме, по-видимому 1868 года, писатель высказывается о своих сокровенных чувствах:
«Самое лучшее — это Немо, восставший против всего общества в целом. Ситуация прекрасная, но в ней трудно убедить, так как основание для такого рода борьбы отсутствует. На втором месте борьба угнетенного с угнетателями, поляка с Россией. Здесь была бы ясность. Мы отказались от этого по причинам чисто коммерческого характера. Теперь, поскольку остается только борьба Немо с фантастическим противником, столь же таинственным, как и он сам, это всего лишь поединок между двумя личностями. И конфликт оказывается странным образом измельченным.
Нет, все же, как Вы советуете, придется держаться неопределенности».
Жюль Верн сделал из Немо фигуру значительную, символ восстания против любой тирании, откуда бы она ни исходила. Несмотря на весь пыл своего гнева, доводящий его порой до жестокости, загадочный капитан полон бесконечной любви, его ненависть против угнетателей лишь следствие беспредельного сочувствия угнетенным.
На мгновение возникает некий женский облик; Аронакс застает Немо за созерцанием портрета своей жены, загубленной угнетателями, но кто именно она — не уточняется.
Такое понимание Немо вполне обоснованно, и, по-видимому, так думал о нем его создатель, который и объясняется по этому поводу в одном письме из Кротуа к еще имеющему возражения издателю:
«Я хорошо понимаю, что Вам видится человек, весьма отличающийся от моего. Это дело серьезное, ибо я совершенно неспособен создать то, чего не чувствую. Я со всей решительностью заявляю, что вижу совсем другого Немо. В двух пунктах мы с Вамп вполне согласны:
1. Убрать чувство отвращения, которое вызывает капитан после учиненной им расправы. Это необходимо в интересах действующих лиц.
2. Ускорить действие после потопления двухпалубника. Это я сделаю, но что до остального, то достаточно будет ужасный поступок капитана оправдать тем, что он оказался жертвой провокации. Немо топит корабль не просто так. Он не нападает. Он отвечает на нападение. Никогда, что бы ни говорилось в Вашем письме, я не допустил бы, чтобы мой герой убивал ради убийства. Это благородная натура, но чувства его проявляются так или иначе в зависимости от обстоятельств, порождаемых средой. Его ненависть к человечеству достаточно объяснена тем, что он выстрадал сам и что перенесли его близкие. Читателю не приходится требовать ничего другого, тем более что основной интерес произведения не в этом.
