Сергей Сазонов - Воспоминания
Отношения России и нашей союзницы Франции стояли на твердой почве договорных актов, которыми после подписания морской конвенции 1912 года определялась вся совокупность оборонительных мер, предусмотренных нашим союзным договором. Дополнять или развивать эти отношения в начале 1914 года уже не приходилось. Оставалось только выждать наступления тех роковых событий, в предвидении которых между Россией и Францией были заключены союзные отношения и которые одни могли служить проверкой их целесообразности и практической пригодности.
По отношению к Англии мы находились в совершенно ином положении. Между нами и ею не существовало решительно никакой связи, кроме не касавшегося Европы соглашения 1907 года и начавшего крепнуть только за несколько лет до начала мировой войны сознания солидарности наших интересов ввиду той опасности, которая надвигалась со стороны центральноевропейских держав. Германская «мировая политика», которая пропагандировалась с беспримерной энергией и всеми способами и нередко находила своё выражение в неосторожных проявлениях официальной мысли, была непримирима с существованием независимых государственных единиц на континенте Европы, но в ещё большей степени с существованием великих империй, простиравшихся далеко за пределы Европы и захвативших огромные пространства других частей света. Таких государств было в Европе три: Англия, Россия и Франция. В этом факте заключается объяснение зарождения и развития идеи Тройственного согласия и превращения его наконец в ядро величайшего политического союза, известного в истории человечества. С этим союзом Германии неизбежно было суждено вступить в борьбу не за своё существование, которому Тройственное согласие не угрожало, а из-за проведения в жизнь своего гигантского плана мирового владычества.
Появление на Босфоре в условиях ещё небывалых полномочий германской военной силы послужило для России тем решающим моментом, который принудил её искать сближения с Великобританией в форме более конкретной, чем неопределенное сознание общей с ней опасности. Русскому правительству стало ясно, что при наступлении известных событий, вошедших с этого момента в область политической возможности, союз наш с Францией, морские силы которой не многим превышали наши собственные, не мог считаться достаточным обеспечением наших интересов, и что одна Англия могла дать нам ту поддержку, которая во всякой продолжительной и тяжелой борьбе даёт окончательный перевес той стороне, в руках которой находится господство над морями. Ввиду сознания этой неоспоримой истины и в убеждении, что казавшаяся все более возможной и близкой борьба с Германией выйдет из рамок сухопутной войны на границах России и Франции, императорское правительство стало стремиться к заключению с Англией если не формального союза, которого не могла добиться её ближайшая соседка Франция, то по крайней мере такого соглашения, на основании которого при наступлении известных обстоятельств нам могла быть оказана со стороны Англии не случайная, а наперед предусмотренная и планомерная морская помощь. Такое соглашение могло бы принять форму условной военной конвенции, которая была заключена между французским и английским генеральными штабами в ноябре 1912 года на тот случай, если бы французское и британское правительства признали необходимость совместных действий против Германии, и которая поэтому не имела никакого политического характера.
Весна 1914 года была в отношении нашего положения в Черном море довольно тревожной порой. Младотурецкое правительство обнаруживало серьезное желание привести в порядок морские силы Турции и с этой целью пригласило на свою службу английского адмирала Лимпуса и нескольких морских офицеров, которым было поручено командование турецким флотом, при выговоренном англичанами условии неучастия их в военных действиях флота. Передача в руки англичан турецкого флота была, между прочим, официально истолкована германским правительством как прецедент, оправдывавший назначение генерала Лимана фон Сандерса и других германских офицеров на должности командиров отдельных частей турецкой армии. Аналогия между этими двумя фактами была, разумеется, лишь чисто внешняя, потому что боевое значение турецких сухопутных и морских сил было несоизмеримо, уже не говоря о том, что при существовавших между нами и Англией дружественных отношениях мы могли быть вполне уверены, что организационная работа адмирала Лимпуса не будет преследовать враждебных нам целей. Тем не менее возможное усиление боевого значения турецких морских сил озабочивало наше морское министерство, тем более что ему было известно, что турецким правительством было сделано несколько крупных заказов английским судостроительным обществам и что, помимо этого, в Константинополе прилагались все усилия, чтобы приобрести принадлежащие одному южноамериканскому государству боевые суда значительной силы. Всё это вместе взятое могло привести к невыгодному для нас нарушению равновесия морских сил в Черном море, где строившиеся в Николаеве и Херсоне русские дредноуты не могли быть готовы ранее довольно отдаленного срока.
Морское соглашение с Англией было ввиду этих обстоятельств чрезвычайно желательно. Приезд короля и королевы Англии в Париж в мае 1914 года в сопровождении министра иностранных дел сэра Эдуарда Грея послужил поводом для первого обмена мыслями между французским и британским министрами и послом нашим А. П. Извольским о желательности соглашения между нами и Англией, подобного вышеупомянутому англо-французскому соглашению. Это было не более как нащупывание почвы, и в случае благоприятного ответа со стороны Грея переговоры должны были быть перенесены в Лондон и вестись графом Бенкендорфом непосредственно с британским правительством.
Как ни ценен был, в моих глазах, наш политический союз с Францией и какое бы значение ни имели установившиеся между нами и англичанами в 1907 году дружественные отношения, приведшие к созданию Тройственного согласия, я не мог не сознавать недостаточности такого политического сочетания с точки зрения обеспечения европейского мира. По мере того, как, на мой взгляд, увеличивались возможности европейской войны, т. е. как мне становилась яснее полная солидарность германских и австро-венгерских интересов на Балканах и на всем Ближнем Востоке, впервые обнаружившаяся во время присоединения Эренталем Боснии и Герцеговины, которое состоялось при открытой поддержке германского правительства, принявшей форму ультиматумного заявления 1909 года, я все более проникался убеждением в необходимости превратить Тройственное согласие в Тройственный союз, в котором я видел единственный противовес Тройственному союзу центральных государств. Тройственный союз России, Франции и Англии представлялся мне основанным на чисто оборонительных началах, ограждавших Европу от постоянной опасности, вызываемой неумелыми поползновениями недобросовестных австро-венгерских политиков, а равно и властолюбивых замыслов пангерманизма. Этот новый Тройственный союз должен был, по моему мнению, отнюдь не иметь характера секретного акта, а быть обнародованным в день его подписания, чтобы осведомить европейские правительства и общественное мнение об истинном его значении и избежать таким образом всяких неправильных толкований его задач и целей. Я не мог, к несчастью, сделать означенную мысль предметом прямых переговоров между нами и державами Тройственного согласия, потому что имел уверенность что несмотря на сочувственное отношение Франции, они были бы обречены на неизбежную неудачу. Тем не менее я не скрывал от представителей Франции и Великобритании моего взгляда на недостаточность Тройственного согласия при том опасном мировом соревновании, на путь которого стала Европа со времени возникновения германских стремлений к континентальной гегемонии. Принципиально со мной соглашались, но признавали моё желание неосуществимым ввиду безнадежности всякой попытки побудить английское общественное мнение отказаться от своего векового предубеждения против европейских союзов.
