Станислав Малышев - Военный Петербург эпохи Николая I
Была у великого князя и другая, так сказать, страсть — к точному соблюдению формы одежды в Петербурге. Каждый день он выходил на прогулку, словно на охоту, вылавливать на улицах офицеров, одетых не по форме, и отправлять их на гауптвахту. Как писал офицер Л.-гв. Егерского полка Карцев, «зоркий до невероятия, он заметит и пуговицу, случайно пришитую головами орла вниз; издали, бывало, завидишь его большую треугольную шляпу с черным султаном в виде елочки — отляжет от сердца, когда вовремя успеешь спустить шинель с плеча, приложить руку к шляпе и спокойно вынести этот взгляд, разом окидывающий с головы до ног, и когда почувствуешь возможность продолжать путь. Но и при таком, казалось, благополучном исходе встречи нельзя было считать ее законченною; великий князь иногда на другой или третий день, при собрании у него полковых командиров, адъютантов и представлявшихся, передавал командиру полка, в котором служил встретившийся, прибавляя слова: „Ты с него взыщи“».[69]
Офицер Л.-гв. Преображенского полка Колокольцев отзывался примерно так же, подчеркивая исключительность грозного командира Гвардейского корпуса и его принадлежность к николаевской эпохе: «Боже сохрани встретиться с великим князем Михаилом Павловичем — это была такая беда… ибо такою грозою оказывался великий князь Михаил Павлович по отношению военного сословия, в настоящее время этого себе представить невозможно; и могут помнить только те, которые в те времена жили и служили».[70]
История Л.-гв. Финляндского полка отмечает: «Особенно грозны были смотры великого князя Михаила Павловича. Когда батальоны в назначенные дни шли в манеж на этот экзамен, то, надо правду сказать, на сердце у батальонных командиров было очень нехорошо».[71]
Таков был официальный облик великого князя, продиктованный его высокой должностью и большой ответственностью. И его легендарная строгость находит свое объяснение. Михаил Павлович жил в то время, когда это качество являлось залогом дисциплины, порядка и всеобщего благоденствия, считалось, что именно оно развивает у солдат чувство подчиненности начальникам всех рангов, преданность престолу и Отечеству, исключает возможность бунта; у кадет, юнкеров и офицеров воспитывает чувство долга и искореняет «вредный дух», всю армию превращает в послушную и грозную силу.
Опять не в ногу. Акварель А. Заранека. 1840 г.
Всегда помня о 14 декабря 1825 года, великий князь считал дисциплину не средством для воспитания, а главной целью всего воинского строя, чтобы усиленными требованиями службы отвратить от «либеральных мечтаний».
Штаб-офицер и обер-офицер Л.-гв. 1-й Артиллерийской бригады. Нач. 1830-х гг. Литография Л. Белоусова
Великий князь старался выдавать себя за человека, мало знакомого с наукой, и посещая классы вверенных ему военноучебных заведений, часто говорил: «Ученость не мое дело». Этим он делал уступку времени, когда все начальство дичилось образованных офицеров, помня о декабристах. (Как видно из этого, кроме прямого вреда, их восстание принесло и косвенный, растянувшийся на годы.) Однако при этом Михаил Павлович много сделал для образования молодых людей, понимая, что армия без этого не может существовать: создавал условия для поступления в академию, заботился о кадетских корпусах, об артиллеристах и инженерах, которым больше всего требовались знания в науках.
Один из любимцев великого князя, офицер Л.-гв. Преображенского полка Гавриил Петрович Самсонов, восхищался даже его строгостью: «Великий князь Михаил Павлович был примером для всех и во всех отношениях. Кто не знал его доброго сердца, его справедливого отношения к старшим и младшим, и, наконец, его безграничной и непоколебимой преданности своему монарху! Строго держал нас великий князь, всех взыскивая за самые незначительные провинности, и в особенности со своих любимцев, чтобы все знали, что на службе любимцев нет и не должно быть. Мне, как любимцу, попадало очень часто и я за это очень благодарен…
Никто не обсуждал его распоряжений — так беззаветно мы ему верили, и такую любовь к себе поселил он среди нас своими поступками. Правда, если великому князю приходилось сознавать свою ошибку, он немедленно ее исправлял, отнюдь не признавая себя непогрешимым».[72]
Строгость великого князя часто бывала напускной. В царствование Николая I умение сделать подчиненному свирепый разнос считалось необходимым для начальников всех рангов. Михаил Павлович, с одной стороны, отличался добротой и веселостью, с другой — имел обостренное чувство долга, и бывало, что по служебной необходимости ему приходилось по-актерски разыгрывать вспышки начальственного гнева. Об это знали только наиболее близкие люди, которым он доверял и открывался. Преображенец Самсонов приводит такой случай, происшедший в 1834 году, когда еще будучи подпрапорщиком гвардейской школы, он был приглашен великим князем во дворец обедать, кататься на лодке по каналам сада и развлекать дочь Михаила Павловича: «Вскоре доложили великому князю, что приехал вытребованный им командир учебного саперного батальона, который накануне занимал караулы, и мы отправились в кабинет. Выходя к этому полковнику, великий князь сказал мне:
— Посмотри, как я его распушу!
И действительно, распушил так, что у бедного немца (полковник был немец, фамилии его я не помню) коленки затряслись. Указав на найденные беспорядки, великий князь, возвышая постепенно голос, закончил свой выговор словами:
— Да я вас, милостивый государь, пошлю туда, куда Макар телят не гонял, куда ворон костей не заносил! Извольте идти.
Перепуганный полковник от страха едва двери нашел.
— Каково я его отделал? — спросил меня, смеясь, великий князь.
Мне было очень жаль полковника, и у меня невольно сорвалось с языка:
— Слишком сильно. Он, бедняга, едва на ногах устоял.
Его высочество строго посмотрел на меня, показал пальцем на язык и внушительно мне погрозил».[73]
Штаб-офицер Учебного саперного батальона в 1826–1828 гг.
Лейб-егерь Степанов, еще один любимец, писал столь же восторженно: «Кто видел его только перед фронтом, в исполнении обязанностей, тот его боялся, кто знавал его ближе, тот уже не боялся, а кому случалось быть в частных сношениях с великим князем, тот не мог его не полюбить. Вообще во всем его существе являлось полнейшее отсутствие всякого эгоизма. Вся жизнь его, с немалою долею огорчений и несчастий, посвящена была неусыпным трудам, и физическим, и моральным, работе для всех, для службы, но не для себя… У Михаила Павловича была не простая страсть к фронту, а высокая страсть к точному исполнению своих обязанностей; он хвалился тем, что он первый и самый верный подданный своего государя; он говаривал, что он метла, которая выбрасывает все дурное, что его обязанность состоит в неуклонном доведении вверенных ему частей до такого состояния, чтобы государь видел только хорошее, чтобы государь был доволен. „Пусть меня ненавидят — и обожают государя“, — говаривал он».[74]
