Евгений Матвеев - Судьба по-русски
Стихи, мелодия были превосходны!.. Но как неверно, как конкретно, без нежности, исполнил их сам сочинитель!.. Да, не всем композиторам — даже самым голосистым — дано спеть свою песню так, как это умел делать Ян Френкель. Помните его проникновенные «Вальсок», «Русское поле»?..
Я выразил Птичкину искренний восторг, но попросил его никогда и никому эту песню не петь: мало ли что — вдруг украдут… В общем, старался не обидеть его как вокалиста…
— Давай думать, как нам заполучить Анну Герман? — предложил я.
Ее голос, свирельной чистоты, нежный, легкий, хрустальный и серебристый, единственный в своем роде (Боже, сколько еще прекрасных эпитетов мог бы я привести, говоря об этой изумительной певице и очаровательной женщине!), не давал мне покоя ни днем, ни ночью. Он буквально преследовал меня… Он обволакивал меня… В нем было то необъяснимо прекрасное, что требовалось для выражения чувств двух бесконечно любящих друг друга людей, разделенных страшными обстоятельствами. И эту любовь мне хотелось показать в фильме не словами или зрительными образами, а мелодией…
— Да, только она!.. Но… — Женя помолчал, потом снова произнес это злополучное «но»: — Но ведь Аня живет в Польше… Да и потом, она только-только пришла в себя после тяжких травм, полученных в той автокатастрофе в Италии… Да и понравится ли ей песня?!
Аня приехала в Москву. (О том, как проходили наши переговоры, я не раз рассказывал в посвященных Анне Герман телепередачах, подготовленных уже после ее смерти.)
И вот мы в Доме звукозаписи. Оркестранты встретили певицу с чувством искренней симпатии, почитания: мужчины встали, женщины постукивали смычками по пюпитрам. Аня, взволнованная, не скрывая своей радости от приема, несколько раз смущенно поклонилась.
Высокая, стройная, белокурая, сероглазая Герман стала у микрофона. Без малейшего напряжения, просто и естественно, так, как дышит сама природа, полился ее божественный голос.
Покроется небо пылинками звезд…
Оркестр вдруг заиграл невпопад и умолк: через стекло из аппаратной мы увидели, как женщины — кто украдкой, а кто и открыто — вытирали слезы…
Записали Анино соло. Записали и дуэт — как вариант — с Львом Лещенко. Не мог я лишить зрителя того наслаждения, которое испытал сам, — решил взять в фильм оба варианта.
Последний дубль… Овация… такое с музыкантами в рабочей обстановке я видел впервые. А может, и в последний раз…
Благодарно обнимая композитора, я шепнул:
— Теперь ты понял, что написал?
— Скажи честно, ты это хотел?
— Да, Женя, это, — искренне признался я Птичкину.
— Видишь, значит, не зря ты тогда «вертелся на пупе»!..
И оба, как мальчишки, рассмеялись, вытирая текущие по щекам слезы… Это были слезы любви к Анечке Герман.
Звезда
Назначена запись песни Евгения Птичкина «Даль великая» к фильму «Любовь земная». В аппаратной, в оркестре все готовы. А Иосифа Кобзона все нет. Терпеливо ждем… Музыканты — народ добрый, но и позубоскалить горазды… Ну, и пошло!
— В такую погоду звезда и нос из-под одеяла не покажет…
— Звезда — она себя уважает…
— Не отведать ли нам буфет, господа?
Так хиханьками да хаханьками забавляли себя оркестранты. Занервничал и я. Взглянул на ассистентку.
— Два раза звонила… Телефон молчит!.. — оправдывалась Лидия Ивановна.
С нетерпением взглянул в окно. Погода и впрямь немыслимо слякотная: снег с дождем и ветром.
Врывается Иосиф Давидович, весь мокрый и грязный.
— Извините, попал в аварию!.. Я бы раньше прибежал, но чертовски скользко. — Он рассмеялся и добавил из «Горя от ума»: — «И падал сколько раз!..» Можно репетицию? Я готов.
Его искренность, виноватая улыбка как рукой сняли напряжение в зале. С ходу, надев наушники, вдохновенно и дерзко он заполнил тонстудию своим изумительным баритоном. Оркестранты выразили свое одобрение певцу, постукивая смычками по инструментам.
— Спасибо, — сказали мы с композитором, — можно писать.
— Нет, нет! Что вы! — не согласился Кобзон.
Опять репетиция…
— Запись! — предлагает дирижер.
— Нет! — противится певец.
Репетиция… Песня поистине приобретает живую плоть.
— Запись! — просит Евгений Николаевич Птичкин.
— Нет!
Сколько было этих «нет», не помню. Помню только, что моих глазах совершалось диво: единение таланта и труда. После записи я спросил у оркестранта-скептика:
— Ну как?
— Я же сказал — звезды себя уважают!..
Я согласился с ним.
«Я, Шаповалов Т.П.»
Так назывался фильм первый дилогии «Высокое звание». Второй фильм назывался «Ради жизни на земле». Режиссер Евгений Карелов пригласил меня на главную роль — маршала Шаповалова…
После выхода фильмов на экран зрители, особенно ветераны войны, гадали, часто даже спорили между собой: под «Шаповаловым» создатели фильма подразумевали жизнь подлинного военачальника? Назывался в первую очередь Г.К.Жуков, потом — И.С.Конев, К.К.Рокоссовский, Н.Ф.Ватутин, А.М.Василевский, Б.М.Шапошников… Одним словом, каждый подставлял под «Шаповалова» своего любимого командующего. И как часто при встречах с ветеранами, отвечая на их вопросы, мне приходилось мирить спорщиков, объяснять, что это собирательный, обобщенный образ военачальника.
Замечательные драматурги Юлий Дунский и Валерий Фрид, выстраивая события фильма в драматургический стержень, естественно, пользовались биографиями известных личностей: деталями их жизни, особенностями характеров, поступками… Так что не мог я играть в одном человеке сразу всех популярных деятелей.
Но должен же кто-то один из них своей неординарной натурой дразнить мое воображение. Кто? И я «вцепился» в генерала Черняховского. Иван Данилович нас, молодых офицеров, восхищал не только своей беззаветной храбростью (говорят, он всю войну носился по передовой), но и молодостью: шутка ли, в 38 лет — командующий фронтом. Любили его и за мужскую красоту… Ходила даже такая байка: Сталину доложили, что Черняховский пользуется бешеным успехом у женщин, и спросили:
— Что будем с ним делать?
— Будем завидовать, — ответил Верховный Главнокомандующий.
Импонировала мне и легенда (а может, и правда) о том, как погиб полководец. Он несся в «виллисе» вдоль передовой и, к несчастью, попал под взрыв шального снаряда. Его тяжело ранило. Истекая кровью на руках своего адъютанта, Черняховский прошептал такие слова: «Умираю, душа Алеша…» Говорили, будто эту же фразу произнес умирающий Багратион…
