Илья Фаликов - Борис Рыжий. Дивий Камень
По ночам в Зеленой Роще шалили-озорничали. Тоже знакомо.
Нет никакого сомнения, Борис был человеком домашним, и его домом был двухкомнатный уголок на улице Куйбышева, которым он бесконечно дорожил. Привязанность к родителям, вообще — к семье Рыжих со всеми ее ответвлениями, укрепляла самостояние, каким бы зыбким оно ни было. Сыновей сестры Лены — Олежку и Сережку — он держал в братьях. Олежку, который был младше на двенадцать лет, так и называл «мой брат-близнец». Когда в феврале 2002 года Олега насмерть сбил автомобиль на челябинской улице, потрясенная Елена обнаружила пророчество в стихах Бориса (1995, февраль):
Урал — мне страшно, жутко на Урале.
На проводах — унылые вороны,
как ноты, не по ним ли там играли
марш — во дворе напротив — похоронный?
Так тихо шли, и маялись, и жили.
О, горе — и помочь не можешь горю.
Февраль, на небе звёзды, как чужие,
придёт весна — и я уеду к морю.
Пусть волосы мои растреплет ветер
той верною — единственной — рукою.
Пивные волны, кареглазый вечер.
Не уходи — родной — побудь со мною,
не отпускай — дружок — держи за плечи —
в глухой Урал к безумству и злословью.
О, боже, ты не дал мне жизни вечной,
дай сердце — описать её с любовью.
Сыну он читал всякие стихи, но больше рассказывал сказки. По крайней мере сказками казались Артему стихи самого отца, потому что там все подробно и правдиво.
Вот эти стихи, например:
Ордена и аксельбанты
в красном бархате лежат,
и бухие музыканты
в трубы мятые трубят.
В трубы мятые трубили,
отставного хоронили
адмирала на заре,
все рыдали во дворе.
И на похороны эти
любовался сам не свой
местный даун, дурень Петя,
восхищённый и немой.
Он поднёс ладонь к виску.
Он кривил улыбкой губы.
Он смотрел на эти трубы,
слушал эту музыку.
А когда он умер тоже,
не играло ни хрена,
тишина, помилуй, Боже,
плохо, если тишина.
Кабы был постарше я,
забашлял бы девкам в морге,
прикупил бы в Военторге
я военного шмотья.
Заплатил бы, попросил бы,
занял бы, уговорил
бы, с музоном бы решил бы,
Петю, бля, похоронил.
Так или иначе, оставалось время для досугов, хорошо описанных Еленой Тиновской в плане достоверной предметности:
И, помогая грузчикам-таджикам с утра грузить мешки с моим товаром в тяжёлую железную тележку, чтобы со склада вывезти на рынок, остановился дух перевести… Зубами он открыл бутылку пива и сразу половину выпил залпом и вдруг сказал: — А Нобелевских премий нам не видать как собственных ушей. Тут знаешь что… У них своя ментальность, они живут другой какой-то жизнью, и что за дело умным европейцам до наших дел, а нам до их забот? Когда я оказался в Роттердаме с Учителем — а он сильней, чем Бродский — …Мой друг хотел мне что-то рассказать, но тут таджики повезли тележку, и вдруг она попала колесом в какую-то неровность тротуара и встала, словно вкопанная в землю. Таджики стали рваться и пыхтеть. Он пробурчал: — У чурок неполадки! Сейчас они, в натуре, надорвутся!!! Держи бутылку, помогу парням — …Недаром он когда-то был спортсменом и чемпионом города по боксу — тележка постепенно подалась, продвинулась сначала юзом, боком, потом уж прямо… Я пошла вослед, в одной руке табличка «ДЖИНСЫ-БРЮКИ», в другой бутылка пива и пакет. Я бормотала: — Бунин, Солженицын, Иосиф Бродский, Пастернак, а ты так молод…
Глянул на меня сердито: — Иное время и другой расклад!
И вот полгода я живу в Европе. Приятнейшие люди — европейцы. Уж я их начинаю понимать, они меня, как могут, понимают, но, к сожаленью, я — всего лишь я… Вот если б он! Он самовольно умер. Важней всего, о чём он говорил, важней, чем нищий заповедник детства — стремительный полёт вперёд и вверх!!! Он бросил нас, и Нобелевских премий нам не видать как собственных ушей… лет сто. А он бы лет через пятнадцать мог получить, да, видно, не судьба.
Елена Тиновская теперь живет в Германии. У нее там не так давно журналистка Алла Роско взяла интервью:
А. Р.: Лена, так вы были знакомы с Борисом Рыжим?
Е. Т.: Да.
А. Р.: В творчестве Бориса Рыжего мы также наблюдаем склонность к «блатной» тематике и влияние фольклора. Это случайность или нет?
Е. Т.: Нет, это не случайность. Мы росли в очень похожей социальной среде. Родители наши были ученые, а жили мы в районах далеко не для избранных. Это были рабочие районы с большим количеством алкоголиков и уголовников. С окружением своих родителей мы почти не встречались, зато в наших комнатах стояли книжные шкафы наших родителей, наполненные литературой, которая и стала первой прочитанной нами. А потом на улице мы попадали в определенную среду, которая соответственно и оказывала на нас влияние.
А. Р.: А в чем коренное отличие между творчеством вашим и Бориса Рыжего?
Е. Т.: Борис Рыжий был моложе меня на 10 лет, но при этом намного образованней в литературном плане. Поэтому он обычно брал какую-то классическую тему, которая была хорошо известна любому классическому автору, и делал что-то вроде пародии, которая связывала классику с той реальностью, которая нас окружала. Как пример я приведу отрывок из его стихотворения и параллель со стихотворением «Мцыри» Лермонтова.
И здесь я жил давным-давно,
Ходил в кино,
Пинал говно
И пьяный выходил в окно…
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил…
Я так писать не умела. Для меня это была не литературная игра, я просто писала о своих чувствах. А когда у меня очень редко появлялся интерес к литературной игре, то я брала темы, например, из народных песен:
Виновата ли я, виновата,
Что давала себя целовать,
С проходной от завода «Минвата»
После смены домой провожать…
Борис был академиком, а я была голосом из народа.
А. Р.: Стремились ли вы ему подражать?
Е. Т.: Нет, мы были просто похожи. У нас были одинаковые интересы, поэтому мы очень быстро сдружились. (FOCUS.de. (Ганновер), 12.08.2014).
