Игорь Оболенский - Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия
— В общем, на первом месте в жизни — это здоровье, — продолжил он разговор. — А на второе я бы поставил честное отношение к труду. Имейте это в виду.
Самолет Маресьева в марте 1942-го сбили фашисты, и в течение восемнадцати суток раненый летчик полз к своим. Но звание Героя он получил не благодаря сделавшей его знаменитым книге, а гораздо раньше. Да и саму «Повесть.» напечатали только после войны. Опасались, что немцы могут решить, будто в Советской армии плохи дела. Раз уже и инвалидов посылают воевать.
Сам Алексей Петрович о появлении книги узнал случайно — услышал отрывки из нее по радио.
А летать Маресьев хотел с детства. «Трое братье у меня старших, — рассказывает он. — Так вот они — умные. А я, младший, в летчики пошел».
Причем случилось это, как часто бывает, не благодаря, а вопреки. Мальчишкой он часто болел малярией, к тому же страдал от болей в суставах.
Понятно, что с таким здоровьем ни о каком летном училище не могло быть и речи. Будущего героя отправили строить Комсомольск-на-Амуре.
— Я летать хотел, а меня на стройку! Когда попытался отказаться, мне ответили: «Не хочешь? Тогда комсомольский билет на стол». Ну, я и положил. Мать у меня идейная была — плакала, когда узнала, причитала. Но все, к счастью, обошлось. И неизвестно, как бы сложилась моя жизнь, не отправься я все-таки на Дальний Восток. Там, кстати, и сегодня расположен один из лучших авиационных заводов.
Но это не значит, что я поверил в судьбу. Я верю в климат. Что имею в виду? Когда перед отъездом на Дальний Восток я проходил медкомиссию, ко мне подошла незнакомая женщина-врач и так по-матерински сказала: «Алеша, ты, конечно, можешь не ехать. Но знай: если ты одной ногой ступишь на ту землю, все твои болезни пройдут».
Я и подумал, что раз смогу выздороветь, то и летчиком стану. Так оно и получилось. С тех пор верю в климат. Я ведь один из первых строителей Комсомольска-на-Амуре. Получил даже в качестве премии патефон.
— А почему вы всегда так хотели летать?
— Любил я эту специальность. Чтобы понять, это надо почувствовать. Словами не передашь. Когда уже работал инструктором и готовил других летчиков, то специально ждал инструкторского дня, когда сам мог сесть за штурвал и полетать. Это «болезнь» всех летчиков.
Когда Покрышкин, наш трижды Герой Советского Союза, работал в ДОСААФе и я попросил его достать самолет У-2, мол, хочу попробовать хоть разок полетать на этом самолете, он ответил: «Не трави душу, самому хочется».
Я ведь закончил летать лет десять назад. Не верите? Даже когда в качестве пассажира входил в самолет, то всегда просил уступить мне место у иллюминатора. И всегда следил, как и что происходит с самолетом. Так, думал, лайнер выруливает, сейчас прожигает свечи, теперь взлетает. А потом слушал, как работает мотор, перед посадкой искал глазами аэродром.
За штурвалом последний раз сидел в пятидесятых. Я тогда побывал в специальной школе, выступал там, и за рюмкой чая узнал от преподавателей, что курсантам негде и не на чем летать. А я хорошо знал Василия Иосифовича Сталина, он в то время был командующим ВВС Московского округа. Я позвонил ему и сказал, что нужны аэродром и самолеты. Василий Иосифович все дал. Тогда я последний раз и полетал.
— А я думал, вы скажете, что любили летать из-за чувства свободы, которое появляется в полете.
— А я всегда чувствовал себя свободным. Мне никто никогда ничего не навязывал. На совете ветеранов у нас был очень говорливый заведующий одним сектором. Очень любил выступать и говорил все время не по делу. Я с трудом сдерживал себя, пока слушал его. А меня успокаивали: «Вы ведь все равно по-своему сделаете». Так оно и было.
— Завистников у вас, наверное, было немало.
— Не думаю, что у меня были завистники.
— Счастливый вы тогда человек, Алексей Петрович.
— Наверное. Одним словом об этом не скажешь. Минуты, когда я чувствовал себя на вершине, случились, когда врачи написали: «Годен во все рода авиации». Ну, подумал я тогда, елки-палки, как хорошо-то!
— В вашей жизни, получается, как в песне: «Первым делом — самолеты!»
— Точно!
— А семья?
— Когда летал, то был не женат. А потом, у меня ведь и жена из ВВС.
— У вас два сына, чем они занимаются? Тоже летчики?
— Нет, они не пошли по моим стопам. И я никогда об этом не жалел. Старший у меня обладает очень хорошим музыкальным слухом. Хорошо играет на гитаре, аккордеоне. Когда обставлял свою комнату, а денег на все не хватало, то напрокат взял пианино. Он у меня учился в военном институте, языками занимался.
О втором сыне летчик ничего не сказал. А я, почувствовав какое-то напряжение, уточнять не стал.
— Как вы празднуете День Победы?
— Обычно смотрю по телевизору парад, а потом иду на прием в Кремль. В этот раз никуда не пойду. Потому что два дня назад у меня были врачи и наговорили мне всякого. Я сам не свой был, они меня хотели в госпиталь положить.
Я отказался, что мне там делать-то? Тогда они запретили мне выходить из дома. Ну, раз дело касается здоровья, послушаю их.
— Я обратил внимание, что на ваших часах изображен маршал Жуков. А кого из военачальников вы особо выделяете?
— Я не стратег и не тактик. Но Сталин есть Сталин. Он же главнокомандующим был. Большую роль сыграл Жуков. И еще бы я назвал маршала Александра Михайловича Василевского.
— Каким для вас было 9 мая 1945 года?
— Я накануне получил продуктовый паек — американскую тушенку, которую очень любил. Съел полбанки и выставил остаток за окно. К утру она заплесневела, но я все равно ее доел. И к обеду слег. Вот таким у меня был этот день.
— Чувство страха вам знакомо?
— Страх присущ всем. Когда кто-то говорит, что ничего не боится, — не верьте. Но надо уметь побеждать это чувство.
— Что в вашей жизни было самым страшным?
— Я всегда боялся нечестности. Я вообще человек доверчивый и незлопамятный. Хотя мне в жизни делали много нехорошего. В одной из телепрограмм я про себя вдруг узнал, что, оказывается, ненавидел Полевого. Не приехал к нему на похороны, а в ответ на просьбу написать некролог начал сравнивать, кто из нас важнее — Полевой или я. Но я по чисто физическим причинам не мог быть на похоронах Бориса — меня не было в тот момент в Москве. Но я позвонил его вдове, а потом сходил на могилу. Мы с ним не были друзьями, но много общались, ездили вместе в командировки, бывали в гостях. Как мне потом объяснили друзья, эту клевету обо мне распускали нарочно, по заказу, как теперь говорят. Хотели показать, что я зазнался и забронзовел. Обидно.
— Жалеете о чем-нибудь?
— Жизнь меня, конечно, потерла. Я ведь в три года остался без отца. Но ни о чем не жалею. Когда ложусь спать, то многое прокручиваю в голове. Долго не могу заснуть. Раньше все война снилась, а сейчас плохо спать стал. Обо всем успеваю подумать. Но вообще жизнь свою вспоминаю хорошо. Если бы выпала возможность начать все сначала, я бы снова стал летчиком.
