Артем Драбкин - Я дрался на Ил-2. Книга Вторая
После этих рулежек нас разбили на летные группы. На каждый самолет По-2 группа из шести курсантов с инструктором. Инструктор нашей группы был лейтенант Жора Чарин. В группе один из курсантов — сверхсрочник, старшина. У него в поселке жена с ребенком жила. Одет — «с иголочки». Так в училище не одевались даже офицеры. Очень демократичный, к молодым ребятам не задирался. Второй — старшина группы Петя Гнетов, белорус. Окончил медицинский техникум. Еще были Лёша Медянкин, сибиряк, Лёша Татаринов, из Липецка. И последний — Володя, такой горбатенький, очень вежливый. Оказалось, он был сыном члена ЦК партии, командующего Дальневосточной армией, которого расстреляли. А дядя его был кандидат в члены Политбюро…
Теоретически изучали скоростной самолет СБ, летали на По-2, уже стали самостоятельно выполнять пилотаж. Лёша Татаринов чуть меня не подвел. Мы друг друга катали. Один управляет, а другой сидит за пассажира. Я сижу за пассажира, смотрю — скорость 65, а должна быть 100 километров в час. А при скорости 60–65 километров этот самолет может сорваться в штопор… А парашюта-то нет, и если что — не прыгнешь. Когда сели, я его спрашиваю:
— Почему у тебя была такая малая скорость?
— А ты что, не видел, там впереди самолет был?
Оказывается, он ждал того самолета, как на телеге!
Такой был необразованный. Он себя на «мы» называл. Но ушлый, быстро вникал в обстановку. На первых занятиях все за голову хватались, ну как его приняли в авиацию. Руководитель курса морской тактики капитан первого ранга приказывает:
— Курсант Татаринов, принесите из лаборатории модели самолетов.
Тот пошел. Изучаем тактику. Смотрим, он несет, как дрова. А там тонкие проволочки… Преподаватель, как увидел, чуть в обморок не упал.
— Курсант Татаринов, откуда вы родом?
— Мы из Грязей, под Липецком.
— Понятно, заметно, что вы именно оттуда!
Но он быстро усваивал, что ему преподают, и потом выбился в большие начальники.
Старшина Саша Горбачев перед училищем был стрелком-радистом в экипаже наркома Николая Герасимовича Кузнецова[7], радистом в главном экипаже флота. А потом попросился у наркома в училище, и тот его отпустил в летчики.
Он был призван после Института физкультуры в Москве, где участвовал в эстафетах по Садовому кольцу. Бегал в трусах, палочку передавал. Когда его мать узнала, что он бегал голый, в трусах по Москве, она возмутилась: «Какой позор!»
Саша Горбачев был похож на Михаила Сергеевича Горбачева. Задолго до появления Горбачева на политической арене Саша говорил, что у него есть родственник на Кубани, руководит комсомолом.
Саша улетел на Северный флот. Кстати, он после развода женился на вдове дважды Героя Советского Союза Сафонова, воевавшего на Севере. Он ее пережил. Мы с ним добились разрешения похоронить Женю Сафонову на Кузьминском кладбище. А потом и его там похоронили.
Горбачев был в пикировочном полку, несколько вылетов сделал. Потом его послали на Черное море… У него было своеобразное понимание коммерции. Выгодно было менять румынские деньги на наши. Они поменяли все деньги, купили ящик фильдеперсовых чулок. Прилетели в Одессу, сдали эту коробку на базар. Потом в полку все вместе пропили миллион денег.
Потом попал на Балтийский флот. Там сделал несколько вылетов. Награжден был орденом Красного Знамени. Он получил командировку в полярную авиацию. Летал вместе с Мазуруком[8]. Это единственный генерал, который никогда ничем не командовал, был депутатом Верховного Совета СССР и при этом сделал лично 200 с лишним посадок на лед. Саша рассказывал, что денег полно было. За дальность полета, за нагрузку, за беспрерывность полета, за темное время — за все им платили. Но Мазурук своим напоминал: «Жадность фраера сгубила». В авиации он был своим человеком, везде летал… Он был два раза руководителем полета на Северный полюс.
Жил он в Москве на Соколе, в курчатовских домах. Умер от рака.
Медянкина я встретил на Балтике на фронтовом аэродроме. Тогда я сел на соседнем аэродроме, чтобы заправиться перед боевым вылетом бомбами. У нас бомб не было, не подвезли. И тут я встречаю Лёшу Медянкина. Я ему говорю, прилечу, поделюсь с тобой боевым опытом. Но мне после боя пришла радиотелеграмма: «Возвращайся на свой аэродром, боеприпасы туда подвезли». А Лёша в первом же вылете погиб[9].
А старшина нашей группы Гнетов на севере вел трех торпедоносцев. Звеном шли. Они уже все горели, когда шли на сближение, чтобы сбросить торпеды. Так все звено Петра Гнетова погибло. Сбросили торпеды, но и сами сгорели. Но вот такова война[10].
Мир тесен. Наш штурмовой 35-й полк[11] прикрывал 12-й истребительный полк. А 7-й гвардейский полк нашей дивизии прикрывал 14-й гвардейский истребительный полк, там командовал Мироненко. Он мой земляк. Мы родились на одном поле.
Иван Георгиевич Романенко, впоследствии генерал, первым сбил финский самолет над финским аэродромом. А когда он был маленьким, то лечился у моего дяди, главного врача Лохвицкого района.
— Вернемся к освоению СБ…
— Прилетает заместитель начальника училища полковой комиссар Пролыгин. В это время уже идет война в Польше, в газетах — «Дружба и взаимопомощь с Германией». А полковой комиссар на собрании говорит:
— Надо учиться так, чтобы фашистскую паутину поднять на краснозвездное крыло! Никакого мира с Германией!
Он говорил правду. А потом было 22 июня…
Напомню, что наше училище морских летчиков — единственное училище, которое в своих речах упоминал Гитлер! Он назвал его «осиным гнездом». Больше ни о каком советском училище не упоминал.
Поймали одну немецкую разведчицу. У нее был список на 138 человек с фотографиями и характеристиками. И не зря: первыми Берлин бомбили морские летчики.
— 22 июня, что это был за день? Что происходило?
— Дождливый день. Никто не летал, все сидели в палатках… Кто-то придумал какие-то занятия в палатках. И только после обеда в гарнизоне аэродрома Симоновка узнаем, что началась война. А перед этим мы очень увлеченно читали статьи в «Красной Звезде» о будущей воздушной войне генерал-лейтенанта Рычагова, героя испанских боев и боев в Китае.
Война. И все сразу переменилось. Начали посылать курсантов на поля в секрет, наблюдать, не появится ли чужой человек. Начали растаскивать самолеты и укрывать их пятнистыми сетками, подкапывать колеса, чтобы они ниже стояли и тени не давали. Такие меры, к сожалению, были характерны только для морской авиации. А для сухопутной ни черта подобного не было в первые дни войны.
