Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары
И тем не менее мое предложение забаллотировали.
Да и будь все мои пункты приняты, я сильно сомневаюсь, что требования Совета старейшин оказали бы на умонастроения царя воздействие большее, чем энтузиазм народа.
Перед самым отъездом Родзянко в Царское Село у нас с ним состоялся продолжительный разговор. Он записал мои соображения на листке бумаги и обещал упомянуть о них при встрече с царем. По возвращении он сказал мне, что выполнил мою просьбу, но царь, мельком проглядев листок, положил его на стол без каких-либо замечаний.
В последнем докладе царю, датированном 10 февраля 1917 года, Родзянко напомнил ему о тех первых месяцах войны, когда все еще было возможно, но ничего не было сделано. В докладе говорилось: «Мы были свидетелями того, в каком соответствии с требованиями момента действовали правительства наших союзников, и мы были свидетелями того, каких замечательных результатов они достигли. А что делали мы в то время? Вся нация стремилась к единению, а наше правительство не осуществляло никакой политики, более всего боясь единения народа. Правительство не только отказывается внести какие-либо изменения в методы управления, но даже пытается всячески оправдать их ссылками на когда-то почитаемый, но давно отброшенный опыт. Волна арестов, ссылок, преследований печати достигла наивысшей точки. И даже те люди, на поддержку которых одно время могло рассчитывать правительство, ныне вызывают подозрения. Вся страна находится под подозрением».
Но время уже ушло, и какой теперь бьлл толк в напоминаниях Родзянко о том, что следовало бы сделать в начале войны? Ему бы поддержать меня тогда, в 1914 году, в моих попытках убедить Совет старейшин выполнить свой долг представителей народа, доказав царю, что единственный путь объединения страны — объединение верховной власти с народом во имя борьбы за Россию.
Можно возразить, что наказ этот все равно не был бы услышан. Вероятно, так. Но тогда большинство Думы, по крайней мере, не подверглось бы всенародному осуждению за молчаливое послушание в первый год войны и принятие жестоких и произвольных действий царских министров.
Возможность победы теперь зависела только от непреклонной решимости народа защищать свою страну до последнего человека. На это я и возлагал свои надежды: я был уверен, что все преграды, созданные монархией на пути к победе, будут преодолены. Именно об этом я и сказал в своей речи на историческом заседании Думы 26 июля.
Перед открытием заседания мне довелось пережить несколько неприятных минут. Дело в том, что трудовики и социал-демократы первоначально пришли к заключению о необходимости выступить с заявлением, в котором обе партии выражали решимость народа, несмотря на антинародную и обструкционистскую политику правительства защищать страну (что было согласовано на конференции).
Совместное заявление было в общих чертах сформулировано накануне вечером, и мне поручили написать окончательный текст и привезти его на следующий день в Думу. Однако, когда я приехал, меня ждало горькое разочарование.
В Екатерининском зале ко мне подошел председатель социал-демократов Чхеидзе и весьма смущенно заявил о невозможности выступления с совместным заявлением. Я потерял дар речи. На мой вопрос о причине он ответил, что накануне ночью из какого-то агентства была получена телеграмма, в которой сообщалось о состоявшейся в Германии антивоенной демонстрации социал-демократов, а раз так, он обязан их поддержать. Я выразил сомнение в достоверности сообщения, отметив, что германские социал-демократы прежде всего немцы, а немцы не настолько тупы, чтобы пойти на такой шаг. Чхеидзе лишь развел руками. Я попросил разрешения ознакомиться с текстом заявления его партии, а прочитав его, возвратил со словами: «Поступайте, как знаете, но вот этот абзац надо выкинуть при любых условиях, иначе вы потом тяжко за него поплатитесь…»[42]
Зачитать заявление от имени всей фракции социал-демократов на вскоре открывшемся заседании Думы было поручено большевику по фамилии Хаустов.[43] Составленное в типичном стиле марксистского жаргона, оно просто-напросто утверждало, что «пролетариат, неизменно стоящий на страже свободы и интересов народа, всегда будет бороться в защиту культурного богатства народа от всяких посягательств, откуда бы они ни исходили», и выражало надежду, что нынешняя волна варварства[44] будет последней.
Вечером того же дня поступило официальное сообщение, что никаких акций со стороны германских социал-демократов предпринято не было. Опасных последствий такого трюка частично удалось избежать, поскольку самый рискованный пассаж из заявления Чхеидзе все же был выброшен.
После выступлений министров, изложивших политику правительства, председатель Думы предоставил слово мне. В заключительных словах сделанного мною от имени трудовиков короткого заявления я сказал: «Мы абсолютно уверены, что внутренняя изначальная сила русской демократии вкупе с другими движущими силами русского народа дадут отпор агрессорам и защитят отечество и культурное наследие, созданное потом и кровью предшествующих поколений. Мы верим, что страдания на полях сражений укрепят братство русского народа и приведут к общей цели — освобождению страны от чудовищных оков. Однако даже в этот трудный час власти не желают положить конец внутренним разногласиям; они не хотят даровать амнистию тем, кто боролся за свободу и счастье нашей страны, как не хотят пойти навстречу нерусским меньшинствам, которые, забыв о прошлых обидах, сражаются бок о бок с нами за Россию. Вместо того чтобы облегчить тяготы трудящихся, власти вынуждают их нести главное бремя военных расходов, увеличив размеры косвенного налогообложения. Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и процветания родине, будьте готовы к тяжким испытаниям, которые нас ожидают впереди, соберитесь с силами, ибо, защитив свою страну, вы освободите ее».
Эти несколько строк выражали суть политической программы на время войны той группы, с которой я был связан, чьей воле я подчинялся и чьи цели я стремился выразить.
Целиком и полностью поддерживая консервативные и правые партии, составлявшие большинство в Думе, Милюков выразил их чувства, вполне определенно заявив: «Мы не выдвигаем никаких требований и не ставим никаких условий; мы лишь выражаем несокрушимую решимость сделать все ради победы на полях сражений».
Тем самым большинство Думы отдавало Россию на весь период войны на милость деспотичного и эгоистического правительства, обрекая себя на бездействие и молчание в то особо критическое для судеб страны время.
