Вильгельм Прюллер - Солдат на войне. Фронтовые хроники обер-лейтенанта вермахта. 1939 – 1945
И вот теперь мы уже почти год находимся в России и слышим самый худший вариант лжи. Я не говорю, что это связано с большевистской системой: уже было доказано противоположное, и весь цивилизованный мир убедился в том, что коммунизм является не более чем огромным узаконенным надувательством, одной громадной постыдной ложью. Я вовсе не хочу говорить о лжи, которая касается нашей борьбы за достойный мир. Я приведу лишь отдельные случаи из огромных томов, в которые, пожалуй, не сможет поместиться вся ложь русских.
Они конечно же говорят, что мы дезертируем тысячами, что в лагерях для военнопленных не хватает места для того, чтобы разместить там все бывшие немецкие дивизии; что мы бежим из Третьего рейха и готовы разносить прелести советского рая по всему миру. И это самая безобидная ложь. Но когда их радио и пресса вопят на весь мир, выражая протест и недовольство нашим обращением с русскими военнопленными и гражданским населением, когда они лгут о зверских убийствах и издевательствах, это становится уже более интересным. Потому что мы в состоянии привести сотни случаев, когда дело обстоит с точностью до наоборот. И лучшим нашим доказательством является то, что сами пленные и население той части территории, что мы оккупировали, которые никогда в жизни не жили так хорошо,[108] которые никогда не слышали о подобных случаях обращения, как приведенные выше, существование которых после 22 июня 1941 г. развернулось на 180 градусов. Эти мужчины и женщины, военнопленные и нет, видят наши «зверства» собственными глазами вот уже в течение нескольких месяцев. Они являются свидетелями образцового поведения немецкого вермахта, они являются лучшими пропагандистами немецкого образа жизни в России. Но Сталин продолжает лгать…
Должен ли я повторить, что ни один немецкий солдат даже пальцем не прикоснулся к русской женщине?[109]
Но Сталин лжет об изнасилованиях…
Человек, который был солдатом на фронте, в первую очередь здесь, на Востоке, знает, как редко мы употребляем алкоголь. А когда он нам достается, то обычно в чае или кофе. Наши солдаты очень бережно относятся к таким вещам. Но они лгут русским солдатам, что мы, немецкие Михели, напиваемся каждую субботу, к ночи находимся в бессознательном состоянии и, следовательно, не можем оказать на следующее утро никакого сопротивления. Пленные часто рассказывают нам об этом. Но Сталин лжет о наших субботних пьянках…
С нами приходили воевать многие генералы. И у них ничего не получилось. Ворошилов, Буденный, Тимошенко. А потом пришла осень, распутица, голод, резкие перемены, бесконечные русские равнины, проблемы со снабжением. А потом пришел самый великий из них генерал: зима. А с ним началось русское наступление.[110] Предполагалось, что мы побежим, как испуганные зайцы, оставляя за собой оружие и технику, обмундирование и обмороженных в огромных снежных сугробах, оставляя один город за другим, а русские рванут за нами в наступление бешеным темпом. И вот прошли месяцы, а мы здесь, все еще в 70 км восточнее Курска, как раз там, где мы были 26 декабря 1941 г. Но Сталин все лжет и лжет…[111]
Все они лгут. В Польше, на Западе, на Балканском полуострове. И ни один из них не победил – ни поляки, ни голландцы, ни бельгийцы, ни французы, ни сербы с греками. И русские тоже не победят![112]
23 марта 1942 г
Наконец-то у нас будут отпуска! Как надолго, когда и т. д., нам объявят сегодня. Мы можем отправить трех человек. Я один из них, потому что у меня остался еще тот отпуск на Рождество, как говорит мой командир. Ура! Может быть, я буду дома на Пасху! Это было бы лучшим пасхальным подарком!
Семеновка – Вена – Семеновка
27 марта 1942 г. после двухдневной задержки (что это была бы за армия без такого!) это наконец произошло: я отправился в отпуск.
Разве меня волновали пятичасовой путь от города Щигры до Курска в открытом грузовике и моя собственная температура 39 градусов? Все мои мысли были дома. Все провожали меня с наилучшими пожеланиями и были за меня рады. У некоторых, конечно, было тяжело на сердце: ведь, естественно, каждому хотелось поехать домой…
Я и сам часто ныл и жаловался и, как любой солдат, посылал кучу проклятий, что тоже позволительно. Но обычно я люблю повторять выражение «типично для армии». Но в этой поездке домой обеззараживание от вшей в Пшемысле (Перемышле) и все остальное было прекрасно организовано. Мы были ужасно впечатлены. Все, практически все было великолепно подготовлено и так же чудесно выполнено.
Неудивительно, что мы пребывали в прекраснейшем настроении, может быть, только чувствовали себя более спокойно, чем обычно. Это ведь настоящее событие, когда через 14 месяцев тебе предстоит встреча с твоей любимой и детьми. Это похоже на сон. Я рисовал в своем воображении первый момент нашей встречи, первый вечер в моей маленькой квартире, детей… а в Лунденбурге, все еще не могу поверить, что через два часа я буду стоять перед табличкой на двери с моим именем. Как я позвоню в звонок? Коротко и неохотно? Или долго и взволнованно? Заключу ли я сразу же в объятия свою жену и детей в порыве безудержной радости или остановлюсь в дверях, не в силах вымолвить ни слова? Я не знаю. Я продолжаю смотреть на часы и считать километры, которые приближают меня к моей цели.
Как прекрасна немецкая земля. Какие здесь чистые дома, поля и дороги, совершенно другие люди, и в одежде, и по характеру, и в дарованиях. Каждый должен просто гордиться тем, что он немец.
Медленно появляются радиовышки в Бизамберге, вот уже можно увидеть Леопольдсберг и Каленберг. Мы переезжаем Дунай. Из окон домов, из автомобилей на улицах, из огромных заводских окон, где толпятся люди, – нас отовсюду приветствуют, выкрикивают, машут руками. Я не успел даже толком понять, что прибыл в родной город, как поезд выкатился к вокзалу Нордвестбанхоф. Должен признаться, что по моей щеке невольно покатилась слеза радости, что в горле будто застыл ком, который никак не удавалось сдержать. Дом… Вена… Не могу поверить в это.
Мы все быстро направились к выходу. Каждый хочет выбраться отсюда как можно скорее. Послышалось несколько громких приветствий, а потом… потом меня вытолкали на улицу… Медленно и неуверенно я осмотрелся вокруг… Пратерштерн… здесь все так ново, движение транспорта, мощеные улицы, высокие здания, люди, женщины. Опьянев от счастья, я окунаюсь в городские улицы, через окна городского транспорта они проносятся мимо, я провожаю их взглядом. Пассажиры с любопытством смотрят на меня: они что, понимают, что я прибыл из России, с Восточного фронта? Хотя конечно: на мне же все еще русская меховая шапка, мой трофей. Скорее долой ее, а вместо нее – мой полевой головной убор.
