Юрий Сагалович - 59 лет жизни в подарок от войны
Вот два его письма (исправив орфографию, сохраняю стиль и пунктуацию):
«Юра дорогой Здравствуй!
Пишу тебе письмо и дрожат руки очень волнуюсь. Мы же с тобой были однокашники и воевали в одном полку, в полку в начале были все нам чужие и незнакомые и как с ними обращаться не знали, близкого как ты у меня не было. Я с тобой делился как с братом, что ты мне писал все так как было. Извини меня что я задержал письмо и не поздравил тебя и твою семью с праздником 70 лет октября. Я немного приболел с 15 сентября по 12 ноября находился в больнице в плохом состоянии, дают знать старые раны. Я живу в Риге с 1947 г. В данный момент не работаю нахожусь на пенсии по инвалидности, инвалид II гр. у меня 2-х комнатная квартира, гараж капитальный, машину получил уже третью Запорожец. Пенсию получаю 140 р. и надбавку на бензин 260 руб. в год. Жена у меня хорошая, дети живут — т. е. зять и дочь живут в отдельной квартире имею внучку Женичку. В следующем письме напишу все подробно как и где мы расстались.
До свидания мой дорогой друг. 19.11.87 г.»«Дорогой Юра Здравствуй!
Получил я от Мыльникова Петра письмо и заодно пишу тебе. Он пишет, что ты дал ему мой адрес и он написал мне письмишко. Он просил меня, чтобы я написал нашему комроты Шарапову Н. В. ты его помнишь, у него была медаль «За отвагу» и вроде покалечена рука, кисть. Адрес у меня есть хотя он меня в Моршанске сажал на губу, ну ладно кто старое помянет тому глаз вон. Юра я хочу у тебя спросить про свою судьбу, может ты чего знаешь обо мне когда меня ранило (выделено мной.) Ранило меня 23 апреля 1945 г. на рассвете в наступлении. Помню что я был ранен в живот и в левое бедро и еще помню что какой-то мл. л-т меня перевязывал, потом потерял сознание и ничего не помню, когда немного очухался смотрю лежу под деревом на плащ-палатке и возле меня убитый солдат наверно он меня тащил и все…опять потерял сознание и больше ничего не помню, очухался в какой-то палатке когда начали меня обрабатывать вся грудь была ранена в осколках три осколка ранило грудь и один подбородок и еще рука правая, пуля попала в икру (наверно, в плечо, — примеч. мое) и вышла в ключицу. Ничего не могли с меня снять, все разрезали потому что было потеряно много крови и она вся присохла к гимнастерке и нижнему белью. Когда я очухался в госпитале, документов нет, ордена сняты, и я долго не мог говорить рот открываю а сказать не могу, после госпиталя документы разыскали, а ордена только через 28 лет. Что я хочу сказать когда я написал в г. Ленинград в архив они мне прислали справку о ранении что я был трижды ранен и валялся в госпиталях. Юра если ты что знаешь то напиши. Ну да ладно, об этом все при встрече поговорим.
Целую, Игорь».Встретиться нам не пришлось. Но в каком же положении оказался человек, если он просит своего товарища рассказать о своей судьбе, надеясь, что этот самый товарищ находился поблизости. Между нами вдоль цепи, по моим представлениям, было метров двести. Поблизости это или нет?.. В тот момент мы отбивали Грабине. А о ранении Игоря я узнал только после боя.
Встречались суждения, что награды, полученные в 41 — 43-м годах, ценней, чем те, что заработаны кровью позднее. Авторам таких суждений стоит поставить себя на место Игоря Рукавичникова. Может быть, не нюхав пороху, они поостерегутся левой пяткой вертеть трагедию войны то так, то эдак, на свой вкус.
Вместе с тем этика людей моего возраста, т. е. от 1923 до 1926 года рождения, каким бы ни был наш личный вклад в Победу, обязывает нас каждую минуту помнить, что мы вступили в бой под прикрытием миллионов тех, кто встретил врага летом 1941 года. Их отвага и гибель создали ту атмосферу, которая позволила нам ощутить и осознать свои возможности вести бой. Они сначала защитили нас своими телами, а затем дали нам моральные силы воевать. Мы учились на их бедах.
Да что там говорить…Всякий, принявший свой первый бой вчера, становился богатейшим источником военной премудрости и бесценного опыта для вступившего в бой только сегодня.
XII. Нечто о современном
Что бы там ни было в прошлом, мои воспитание, убеждения и симпатии — социал-демократические. Как бы ни издевались поклонники жесткого капитализма над шестидесятниками, я принадлежу к последним. За шестидесятниками — благородство. Думается мне, что нынешние отрицатели шестидесятников преследуют весьма понятные цели: они пытаются оградить себя от укора заведомых противников оголтелого обогащения.
И я не отрицаю социализма. И его человеческое лицо мне было бы мило. И я не усвоил (и не усвою) теорию, по которой только на ортодоксальном капиталистическом пути можно добиться высокой производительности труда. Насиловать свою психику мне поздно. Тем более что сравнение совсем недавнего прошлого с настоящим не делает чести ни тому, ни другому.
Чуть ли ни в ранг основного экономического закона того социализма возводился принцип «максимального удовлетворения постоянно растущих потребностей трудящихся». В начале восьмидесятых, возвращаясь вечером с работы и зайдя в универсам, всякий раз я был действующим лицом такой сцены: человек двадцать-тридцать напряженно всматриваются в пространство за полуоткрытой дверью «подсобки», откуда вот-вот должны выкатить коляску с расфасованной вареной колбасой. Когда коляска появляется, все бросаются к ней и, отталкивая друг друга, все-таки ухватывают свой кусок. Эта потребность и называлась «постоянно растущей», потому что даже ее не удавалось удовлетворить.
Чем эта картина отличается от непрерывных разговоров о неуклонном росте производства в России начала двадцать первого века, когда рядовой гражданин этого роста не ощущает, когда и не растущие потребности постоянно не удовлетворяются, а упомянутый универсам превратился в «Патерсон шаговой доступности» с таким ценами, которые на двадцать-тридцать процентов выше цен на рынке, расположенном в двух километрах и находящемся под постоянной угрозой закрытия, и эта угроза нависла и портит настроение. Настроение портит нескончаемый ряд и других факторов, перечисление которых отнюдь не добавит оригинальности повествованию.
В последнее время забрезжила надежда на положительные сдвиги. Но кто поручится за результат?..
А пока что события складывались и продолжают складываться вот в какую гримасу. В конце восьмидесятых годов прошлого века околополитические скоморохи с гиканьем отплясывали на марксовой формуле «экспроприаторов экспроприируют», расшифровав ее как «грабь награбленное». Бесспорно, речь шла о награбленном. Но у Маркса не было и речи о разграблении, так как вторая часть формулы, т. е. «экспроприируют», означала превращение частной собственности в общественную. Казалось бы новой власти ради политической порядочности не подобало следовать вульгарной интерпретации формулы Маркса. Но она не устояла перед соблазном и пошла на поводу у своих околовластных скоморохов. Не рискнула занять принципиальную позицию: чего доброго, назовут «совками».
