Александр Нильский - Закулисная хроника. 1856 — 1894
Или:
«Прочность будущих сезонов
Поддержит Чистяков и доблестный Сазонов».
Или:
«Русалка запоет нам песню на реке,
Когда приедет Тидеке» [16]
Когда все это попалось на глаза Каратыгину, усердно читавшему почти все столичные газеты, то из под его пера вылилось такое четверостишие:
«Поэт яхт-клуба водяной,
Безграмотность свою не выводи наружу».
«Хоть море целое воды перед тобой[17],
Но что ни скажешь ты, как в лужу!»
В давно прошедшее время существовал в Петербурге газетный рецензент, некто Перетц, происходивший из евреев. В своих статьях он был крайне резок и придирчив. Петр Андреевич, будучи недоволен каким-то его суждением о своей пьесе, написал на него такую эпиграмму:
«Есть у жидов обычай пресмешной,
Когда бьют одного, кричит всегда другой.
Но К… не помог его единоверец[18]
Где соль нужна, там не годится перец».
В былое время в Александринском театре устраивались великопостные концерты в пользу каких-нибудь актеров. По обыкновению гг. артисты, принимавшие «благосклонное участие», часто обманывали бенефициантов и не приезжали в назначенный день, чем повергали устроителей в крайне неловкое положение. Однажды сидит Каратыгин в партере и равнодушно смотрит на сцену, на которой подвизались специальные великопостные исполнители. Вдруг в одно из явлений незнакомый сосед по креслу обращается к нему с вопросом:
— Позвольте вас спросить, что это значит: в программе сказано, что сейчас должен петь г. Z. оперную арию, а между тем вышел какой-то неизвестный господин и играет на тромбоне? Что же это такое?
— А это, изволите ли видеть, бенефисная обычная неудача, — спокойно ответил Петр Андреевич. — Несчастного бенефицианта надувают всячески: сперва его, должно быть, надул Z, а теперь вот этот надувает…
XXII
Появление трагедии «Смерть Иоанна Грозного». — Мечты о бенефисе. — Мой первый бенефис. — Знакомство с графом A. Е. Толстым. — Мнение Толстого о П. В. Васильеве.
В 1866 году, в журнале «Отечественные Записки» была напечатана трагедия графа A. К. Толстого «Смерть Иоанна Грозного», сделавшаяся на весьма продолжительное время злобою дня. О ней очень много говорили, писали, и знатоки предсказывали ей большой успех при постановке на императорской сцене.
Трагедия произвела сенсацию, и меня неотступно стал мучить вопрос: как бы приобрести ее для своего бенефиса?
Но это было весьма затруднительно по той причине, что я был почти самым молодым актером Александринского театра. Старшие же и старейшие, как известно, всегда пользуются предпочтением, в виду чего мои поползновения были чрезвычайно рискованны и слабо мотивировались известною русскою поговоркою:
«попытка не шутка, а спрос — не беда».
Кроме этого, затрудняли еще и те предположения, что к моему бенефису, как к бенефису начинающего актера, начальство отнесется равнодушно и откажет в соответствующей обстановке, без которой появление «Смерти Грозного», однако, было немыслимо и по отсутствию исторического правдоподобия, и по вероятному протесту автора против невнимательности к его произведению. Эти предположения имели то основание, что когда я в первый свой бенефис поставил историческую хронику Н. А. Чаева «Дмитрий Самозванец», то в декоративном, костюмерном и бутафорном отношении она заставляла желать много лучшего. Все было убого и жалко. Весь персонаж, за исключением, конечно, В. В. Самойлова, изображавшего заглавную роль и игравшего в новых костюмах, был почти в лохмотьях. Пьеса имела большой успех, выдержала массу представлений, но лучшей обстановки не видела до ее недавнего возобновления. Разумеется, в этом прежде всего сказалось мое скромное положение за кулисами театра. Я обязан был за все быть благодарным и не имел тогда права претендовать.
Опасаясь повторения небрежной постановки исторической пьесы, я обратился к кое-кому из знакомых, служивших в дирекции.
Они мне говорили в голос, что осуществление моей мечты невозможно.
— Почему?
— Потому, что «Смерть Иоанна Грозного», требующая сложной обстановки и тем вызывающая крупные расходы, пойдет в казенный спектакль.
— Так решено?
— Да, поговаривают…
А уж если поговаривают, то нечего и сомневаться, что обстановка будет блестящая. Для такого автора, как граф A. К. Толстой, занимавшего видный придворный пост, скупиться на декорации и костюмы было неудобно. Это известие еще более окрылило мои надежды, и я с усиленной энергией принялся за бенефисные хлопоты.
— Полно, ну где тебе оттягать этакую трагедию, — говорили мне, знавшие о моем замысле.
— Отчего же? Может быть, и удастся.
— Никогда!
— Это слишком уверенно.
— Подумай, с какой стати уступит тебе дирекция свою пьесу, успех которой обеспечен.
Меня стал занимать не обычный материальный интерес бенефиса, а его торжественность, чрезвычайно лестная для молодого актера. Я был уверен, что первое представление пьесы обратит внимание высокопоставленных особ, которые непременно посетят мой бенефис…
Граф Толстой проживал в то время в Риме. Это известие первоначально меня разочаровало, но вскоре я узнал, что перед своим отъездом он поручил свою трагедию Ивану Александровичу Гончарову, через посредство которого она и попала в «Отечественные Записки».
Пользуясь своим знакомством с знаменитым писателем, отправляюсь к нему и прошу его ходатайства перед графом.
— Да о постановке трагедии на сцене, насколько мне известно, Алексей Константинович вовсе еще пока и не думал, — ответил Гончаров.
— Но против этого он ничего не будет иметь?
— Вероятно, ничего. Впрочем, я могу по этому поводу войти с ним в переписку.
Я попросил Ивана Александровича оказать мне протекцию и упросить графа отдать пьесу для моего бенефиса.
— Хорошо! Я его попрошу… Через месяц приезжайте за ответом.
назначенный срок приезжаю к Гончарову, радостно объявившему мне, что граф Толстой, вполне доверяя аттестации обо мне Ивана Александровича, дает полное свое согласие на постановку пьесы в мой бенефис.
— Впрочем, сказал Гончаров, погодите торжествовать. Сперва повидайтесь с автором. Он пишет, что желает с вами познакомиться и предварительно все касающееся его произведения совместно обсудить.
— Но это, может быть, затянется?
