Александр Губер - Хосе Ризаль
Третьего ноября 1896 года тяжелые решетки форта Сант-Яго во второй раз закрылись за Хосе Ризалем. Он оказался в полной власти своих врагов.
Восстание разрастается
Восстание и первые победы отрядов «Катипунана» доводят испанских резидентов и монахов до неистовства.
По указке монашеских орденов генерал-губернатор производит бесчисленные аресты. Виновных в восстании ищут прежде всего среди видных буржуазных националистов, известных испанским властям и монахам своими либеральными идеями, критикой орденов и участием в масонских ложах.
Серию казней открывает расстрел 12 сентября тринадцати «кавитских мучеников», как назвал филиппинский народ первые жертвы массового террора колонизаторов. Аресты и казни широкой волной прокатились по центрам Пампанги, Булакана, Нуэва Эсиха. Колониальные власти с жестокостью и садизмом, достойными их сегодняшних потомков из банд фашистского генерала Франко, убивают и до смерти замучивают пленных повстанцев. «Цивилизованные и религиозные захватчики пытали своих пленников, жгли их, душили, потрошили внутренности, возобновили все пытки инквизиции, стискивание пальцев, колья, дыбу…» — писал современник-филиппинец Рамон Рейес Лала.
В течение одной только ночи из сотни арестованных, запертых в узком и душном погребе, задохнулось более шестидесяти человек.
Аресты и казни производились среди всех слоев населения, в том числе и умеренных буржуазных националистов, не связанных с «Катипунаном» и высказывавшихся против вооруженного восстания.
Но все это кажется недостаточным кровожадным монашеским орденам. Монахи чувствуют, что на них в первую очередь направлена всеобщая ненависть, и они требуют все новых и новых жертв. Они ведут в Мадриде кампанию против генерал-губернатора Бланко, обвиняя его в мягкости и бездеятельности, и добиваются его отозвания.
Двадцать пятого октября 1896 года в Маниле появляется сменивший Бланко генерал Камило Палавьеха и через несколько дней занимает генерал-губернаторский дворец.
Только необычайной кровожадностью Палавьеха можно объяснить тот факт, что его предшественник Рамон Бланко вошел в буржуазную историю как «гуманный человек». С приходом к власти Палавьеха террор усиливается. Генерал-губернатор непрерывно требует военных подкреплений из Европы, умножая казни и пытки. Он создает в Маниле постоянный военно-полевой суд, утверждает смертные приговоры, вынесенные судами еще при Бланко, широко практикует конфискацию имущества и капиталов «подозрительных» филиппинских богачей.
Репрессии против умеренно настроенных буржуазных националистов толкают и последних в лагерь революции. Восстание разрастается. Оно вспыхивает все в новых и новых пунктах.
Филиппинский народ начал свою борьбу, вооруженный кольями, копьями и длинными крестьянскими ножами-боло. Но в боях с испанскими войсками и гражданской гвардией повстанцы добывали себе огнестрельное оружие.
Рассеянные в одном месте, революционные отряды немедленно соединяются в другом. Вокруг Бонифацио и его революционных соратников — Эмилио Хасинто, Макарио Сакай, Фаустино Гильермо объединяются народные ополчения. Повстанцы приступают к созданию регулярных революционных армий, подчиненных революционным командирам, часто выходцам из народных низов.
Восстанием охвачен не только Центральный Люсан: оно перекидывается на ближайшие острова — Миндоро и даже на Минданао.
К концу декабря Палавьеха удается одержать в нескольких сражениях победы над революционной армией и даже захватить обратно Кавите, эту колыбель филиппинских революционных восстаний.
Но все эти победы непродолжительны и нетверды. В городе Кавите восставшие пленные-революционеры вырываются из тюрьмы на свободу и, сражаясь с испанскими солдатами, присоединяются к революционной армии.
«Усмиренные» испанскими войсками районы восстают вновь. Колонизаторы ждут нападения отовсюду, и в своих попытках пресечь революцию обрушиваются на городских обывателей и население мирных деревень. Этим они только расширяют фронт гражданской войны, возбуждая против себя все филиппинское население.
Знаменем филиппинского народа все время остается имя Ризаля. Арестованный и запертый в замке Сант-Яго, Ризаль вдохновляет филиппинский народ на новые подвиги. А сам он с ужасом смотрит из-за решотки тюремной камеры на пожар революции и на рекою льющуюся кровь своих собратьев, замученных колониальными палачами.
Последняя глава жизни
Рамон Бланко, уступая настоянию монахов, вернул Ризаля в Манилу и поместил за решетку крепости, но он старался оттянуть неизбежную гибель человека, которого еще несколько месяцев назад с искренней симпатией рекомендовал своему другу Аскаррадо.
С приходом к власти Палавьеха монашеской клике стало легче ускорить казнь своего ненавистного обличителя. Наконец-то, монашеские ордена смогут заставить его расплатиться кровью за все сарказмы «Не касайся меня» и «Эль филибустерисмо», за страстные статьи в «Эль солидаридад», за антиклерикальные памфлеты.
Но пред лицом всего мира даже Палавьеха понимал, что Ризаля нельзя казнить без инсценировки суда, без каких-либо, хотя бы и вымышленных, улик.
Колониальные власти пытаются вынудить у арестованных друзей и знакомых Ризаля признание, что он принадлежит к членам «Катипунана» и участвовал в подготовке восстания. Но филиппинские патриоты терпеливо переносят допросы и мучения, и даже испытанным следователям не удается добиться нужных лжесвидетельств.
Долгие дни продолжалась пытка брата Ризаля — Пасьяно. Пальцы его левой руки зажимают в тиски, в правой руке у него перо, которым он должен подписать свидетельство против Хосе. Несколько раз несчастный терял сознание от нечеловеческих мучений, но палачи не смогли вырвать у него ни одного показания против брата. Пасьяно выпустили лишь после того, как довели его почти до сумасшествия.
Ризаль не чувствовал за собой никакой вины, хотя отдавал себе полный отчет в том, что исход его процесса совершенно не зависит от его действительной виновности или невиновности. Он сам смотрел с ужасом на вооруженное восстание и на жертвы этой борьбы.
Пятнадцатого декабря 1896 года он обратился из тюрьмы к филиппинскому народу со следующим воззванием:
«Соотечественники! По возвращении из Испании я узнал, что мое имя служит военным кличем в устах тех, кто восстал с оружием в руках. Это явилось для меня мучительной неожиданностью. Все же, полагая инцидент уже оконченным, я не реагировал на то, что было уже непоправимо. Но сейчас я замечаю признаки продолжающихся беспорядков. И для того, чтобы никто — ни с добрыми, ни с худыми намерениями — не мог использовать мое имя, для того, чтобы прекратить это злоупотребление и отрезвить неосторожных, я спешу обратиться к вам с этими строками и сообщить правду.
