Константин Симонов - Четыре шага (Так называемая личная жизнь (Из записок Лопатина) - 1)
- Если не секрет, вы куда-то опять едете?
Оп сначала не хотел говорить ей про свой отъезд в Мурманск, но все-таки сказал.
- Я напишу об этом Сюне, - сказала Геля. - А может быть, вы сами напишете?
- Может, и сам напишу, - сказал он, не уверенный в том, что это сделает. Увидеть свою жену сейчас здес., в этой, его, или в той, ее, комнате, он бы хотел и знал, что хочет этого. А захочет ли ей писать туда, в Казань, был неуверен. - Может, и напишу, - повторил он и, взяв валенки под мышку и надев фуражку, простился с Гелей и вышел, слыша, как там, сзади, за дверью, она щелкает ключом и громко задвигает какую-то щеколду, которой раньше у них не было.
Поставив на пол валенки, чтоб застегнуть шинель, он услышал шаги спускавшегося сверху по лестнице человека и увидел пламя зажженной спички.
- Простите, вы из этой квартиры вышли? - спросил мужежой голос.
- Из этой. А что? - Лопатин при свете спички вглядывался в говорившего. Фуражка, шинель, но что на петлицах, не успел разобрать - спичка догорела.
- Извините, сейчас зажгу. - Говоривший зажег еще одну спичку, и Лопатин увидел теперь и лицо - очень молодое и очень внимательное, даже напряженное, - и кубики младшего лейтенанта на петлицах шинели. Извините, товарищ майор, это ваша табличка на двери, это вы Лопатин?
- Да, моя табличка, я Лопатин.
Младший лейтенант зашуршал спичками, кажется, хотел достать и зажечь еще одну, но Лопатин остановил его:
- Не чиркайте. Если вас что-то интересует, спустимся на улицу.
- Товарищ майор, лучше здесь, - попросил лейтенант, когда они спустились на следующую площадку, - меня внизу ждут, я там не хочу.
- А что вы хотите? - останавливаясь, спросил Лопатин.
- Да ничего я не хочу, - неожиданно сказал лейтенант. - Просто едем через Москву на фронт и удалось с вокзала - сюда.
Я раньше, до тридцать седьмого года, жил в этой квартире, где вы.
Посмотрел дощечку, кто здесь теперь? Оказывается, вы.
- К несчастью, я. Живу в ней по ордеру с мая тридцать восьмого года, сказал Лопатин и, вспомнив, как все это было тогда, добавил: - На всякий случай, хочу, чтоб знали: дверь распечатали при мне, и было там, внутри, хоть шаром покати.
- Я так и думал, - сказал лейтенант. - А меня в то лето, в тридцать седьмом, послали на школьные каникулы гостить к маминой сестре, во Фрунзе. Я не хотел, но отец велел ехать. Так и остался там, с седьмого класса. В этом году, когда подал заявление, - на фронт, - сначала не взяли. А потом зачислили на курсы младших лейтенантов: республиканский военный комиссар служил в гражданскую у отца командиром роты.
- А чего вы сейчас выше этажом ходили? - спросил Лопатин. - Вы ведь сверху спустились.
- Хотел узнать - таи над нами еще жили... Стучал, стучал - не достучался. Что они, тоже?..
- Нет, - сказал Лопатин. - Семья в эвакуации, он - на фронте. В данном случае - лучше, чем вы думали. Кто вас ждет внизу?
- Тоже москвич, младший лейтенант. Нас вместе до двадцати трех часов уволили.
- И ночной пропуск дали?
- Дали. Командир полка у коменданта вокзала добился.
"Да, видимо, хороший у тебя командир полка", - молча пожимая на прощанье руку лейтенанта, подумал Лопатин.
Перед подъездом топталась долговязая фигура в шинели.
Младшие лейтенанты уже ушли, спеша на метро, а Лонатин все еще не мог сдвинуться с места, и в ушах у него мучительно стояло "Это ваша табличка на двери? Это вы Лопатин?.."
21
Телеграмма от редактора - возвращаться из Мурманска в Москву - и правда, пришла ровно через месяц, на другой день после сообщения Информбюро, где кроме Волоколамского и Тульского направлений впервые появилось еще и Клинское. Это значило, что немцы обходят Москву уже и с севера.
На смену Лопатину так никто и не появился. Как видно, после тех пяти очерков, которые он передал по военному проводу из Мурманска, он стал нужнее в Москве, чем тут. Был соблазн сразу же, глядя на ночь, выехать в Беломорск, в штаб Карельского фронта, и оттуда добираться до Москвы как получится - самолетом или поездом, по выстроенной перед самой войной ветке через Обозерскую на Вологду. Но оставалось мешавшее этому, не доведенное до конца, дело. Лопатин попросился у морских разведчиков сходить с ними в одну из их операций. Попросился сразу, как приехал, считая, что раз уж его загнали сюда во время боев под Москвой - то как раз для этого. Но морское начальство три недели не давало добро, потом что-то заело с погодой, операцию переносили со дня на день и лишь сегодня утром твердо сказали, что вечером пойдут.
Лопатин представил себе, как он придет к морским разведчикам и, показав им телеграмму редактора, стыдясь, пробормочет что-нибудь из того, что принято в таких случаях. И, отбросив эту мысль, в назначенное время прибыл в назначенное место.
Построенные на пирсе разведчики последний раз осматривали свое снаряжение, радист проверял на слышимость рацию. В морозном тумане несколько раз слабо пискнули позывные, и белые маскхалаты один за другим, как в преисподнюю, стали проваливаться со стенки пирса.
Внизу на мелкой волне тихо шлепал морской охотник - маленькое, но крепко сбитое суденышко. В ночь эвакуации Одессы такие же, как этот, морские охотники вместе с быстроходными катерами самыми последними покидали горящий порт.
Заместитель начальника морской разведки, майор Рындин, и командир диверсионной группы капитан-лейтенант Иноземцев спустились на охотник позже всех - один впереди, другой - позади Лопатина.
Охотник отвалил и пошел к выходу из Кольского залива. Волна понемногу прибавлялась. Разведчики и Иноземцев пошли вниз, в кубрик, а Лопатин с Рындиным остались на палубе.
- А верно, чудное чувство, когда перед операцией сдаешь на храпение партбилет? - спросил Рыыдин с такой уверенностью, что оба они коммунисты, что Лопатину пришлось сделать некоторое усилие над собой, объясняя, что он беспартийный.
- А чего же это вы? - брякнул Рындин с той грубой откровенностью, к которой Лопатин уже привык за время их встреч. - Не приняли, что ли? Социальное происхождение подвело, да?
Лопатин сказал, что нет, социальное происхождение его не подводило, а просто как-то так уж вышло: в молодости пе вступил, а потом, с годами, привык к тому, что беспартийный.
- Так я вам и поверил! Просто ваша литературная среда, богема заела! сказал Рындин. - Но теперь-то вы наш, военный.
Походите с нами, ребята вам сразу рекомендации дадут. Жалко, я уезжаю!
- Ну, это вы, положим, врете, - сказал Лопатин.
Рындин вылупил глаза - так, словно его обокрали, употребив его собственный излюбленный оборот речи.
- А разве нет? - сказал Лопатин. - Нисколько вам не жаль, что вы уезжаете! Сами же вчера в меня весь вечер внедряли, как рады, что ваш рапорт удовлетворен.
