Николай Пинчук - В воздухе - ’яки’
Французские летчики, прикрывая наши войска, сбили 4 вражеских самолета и столько же подбили. Андре Жак одержал свою шестнадцатую победу. Десятый самолет был записан на личный счет младшего лейтенанта Мориса Шалля. Все радовались победам, тому, что Морис оправдывал доверие командования, оказанное ему после случайно подбитого им летом 1944 года самолета нашего полка. Морис Шалль к этому времени уже был награжден тремя советскими орденами. И как же все огорчились, когда 27 марта он не вернулся с боевого задания — погиб в неравном воздушном бою.
К 29 марта 1945 года войска 3-го Белорусского фронта полностью разгромили хейльсбергскую группировку врага юго-западнее Кенигсберга. Только с 13 по 29 марта летчики нашей, 303-й авиадивизии и полка "Нормандия Неман" провели 202 воздушных боя, в которых сбили 132
фашистских самолета и 44 уничтожили на земле.
Неожиданное испытание
В звенящий капелью мартовский день 8 самолетов нашей эскадрильи вновь вылетели на штурмовку и блокирование аэродрома Найтиф. Мы отыскали замаскированные у опушки леса вражеские самолеты, зенитные точки и атаковали их. Появилось несколько очагов пожаров.
На третьем заходе зенитный снаряд угодил в бензобак самолета Мириана Абрамишвили. Объятый пламенем "ястребок" устремился к земле, оставляя за собой шлейф черного дыма. "Погиб Абрамишвили", — подумал я. Но Мириан успел выброситься из горящей машины с парашютом. Он приземлился, образно говоря, прямо на головы немцев. Только поднялся на ноги, как услышал громкий окрик:
— Хэндэ хох!
На летчика в упор смотрели два автоматных ствола. Сунь руку за пистолетом — тут же тебя прошьют, как носовой платок швейной машинкой. Мириан поднял красные от ожогов руки. Один немец финкой перерезал стропы парашюта, а другой отобрал пистолет.
Его затолкали в какой-то каменный склеп с двумя зарешеченными окошками и массивной дверью. То ли это был склад, то ли еще что. К дверям приставили часового. На Мириана пахнуло затхлостью, сыростью и мышиным пометом. Держась за стенку, он в полутьме дошел до угла и присел на деревянный ящик. Под полом с писком носились крысы. "Вот и гитлеровцы сейчас, как крысы, мечутся, — подумал Абрамишвили. — Все равно им скоро конец".
Подпаленное во многих местах тело саднило. Чтобы как-то забыть боль, Мариан стал ходить от стены к стене, считая шаги. Потом он пытался считать в уме до тысячи, сбивался и начинал сначала.
Летчик не знал, сколько прошло времени — час, два или больше. Его мозг теперь был занят одной мыслью — как бежать из этого склепа, как спастись? Ведь не сегодня-завтра здесь будут нашими накануне их прихода так глупо умереть… Это никак не укладывалось в сознании Абрамишвили, и он упорно думал, вернее, заставлял себя думать, искать пути спасения. Как тигр, загнанный в ловушку, Мириан метался из угла в угол. Так прошла ночь.
Утром раздалось клацанье железного засова и в дверном проеме в сопровождении автоматчика появился оберлейтенант. "Ну все, каюк", — решил Мириан.
— Как чувствует себя господин летчик? — на ломаном русском языке спросил немец.
— Я тебе, сволочь, не господин, а старший лейтенант Красной Армии. Ферштейст ду? — добавил Абрамишвили по-немецки, который немного помнил со школьной скамьи.
— О-о, какой ви есгь неспокойный…
— А ты был бы спокоен на моем месте? — закричал Мириан.
Он был готов ко всему.
— Не надо быть, как кипяток. Горячиться — это очень плохо, — сказал обер-лейтенант и приказал автоматчику уйти. — Я хочу поговорить один на один, как офицер с офицером. Иди сюда! — поманил он пальцем Мириана и вышел из склепа.
— А мне не о чем говорить, — отрезал Абрамишвили, однако вышел.
Дневной свет на какое-то мгновение ослепил его. Он остановился,
прикрыв рукавом красные от бессонницы глаза.
— Э-э, черт с ним, что будет, то будет, — решил Мириан и пошел вслед за обер-лейтенантом.
По дороге в штаб он заметил, что гитлеровцы нервно суетились, спешно грузили автомашины, жгли какие-то бумаги. На дворе стоял невообразимый галдеж, суматоха.
Обер-лейтенант закрыл дверь кабинета на защелку замка и приказал спять обмундирование. Абрамишвили машинально по пояс разделся. Немец осмотрел его и смазал какой-то черной мазью обожженные места на теле. После этого он тихо сказал:
— Зетцеп зи зих. Мириан сел в кресло.
— Я знаю, — начал обер-лейтенант, — что вот-вот сюда придут русские. Песенка Гитлера спета. Я не хочу и не вижу смысла дальше дуть в его дудку. Если вы при появлении русских сохраните жизнь мне и моей машинистке, то я не позволю вас отдать нарасправу этим головорезам. — Он кивнул головой на окно, за которым стояли солдаты. — На раздумье даю один день.
Летчика снова отвели в каменный склеп. "Что делать, что предпринять, на что решиться?" — эти вопросы неотступно преследовали Мириана. Поздно вечером снова загремел железный засов двери и на пороге появился тот же немец.
— Идите за мной! — приказал он.
В штабной комнате Мириан увидел полную разруху. В камине и на полу догорали листы бумаги, половой ковер был задран, окна распахнуты. На столе стояли рюмки, на полу валялись бутылки из-под рома и коньяка. У порога лежал пухлый чемодан. Рядом сидела бледная молодая машинистка с ярко накрашенными губами. Немец показал Мириану объемистую кожаную папку.
— Здесь секретные документы. Я хочу передать их русским. За это сохраните нам жизнь. — Он ткнул пальцем в себя и машинистку.
"Дьявольщина какая-то, — подумал Абрамишвили. — Непонятно, кто из нас у кого в плену?"
Немец, словно разгадав его мысль, произнес:
— Потом разберетесь, а сейчас решайте или… — и он потянулся к кобуре.
Моментально оцепив обстановку, Мириан согласился.
— Это слово офицера? — спросил обер-лейтенант.
— Да, это слово офицера, — ответил Абрамишвили.
— Тогда нам нужно действовать, только осторожно. Немец схватил
чемодан, бросил на ковер непотушенный окурок сигареты и скомандовал:
— За мной!
Они пришли в какой-то сарай, что стоял недалеко от штаба, залезли на чердак, забитый сеном, и зарылись в нем. Мириан слышал, как обер- лейтенант и машинистка о чем-то шептались.
Уже явственно была слышна канонада. Потом одна или два снаряда упали совсем близко от их убежища. А на рассвете двери сарая широко распахнулись и зычный русский голос гаркнул:
— Кто здесь есть — выходи, а то стрелять буду! Мириан сразу же выскочил с клочками сена на обгорелом комбинезоне.
— Я свой… Советский летчик… Грузин, — сбивчиво объяснял Абрамишвили. — Из восемнадцатого истребительного полка…
