Кейт Роббинс - Черчиль
Вторжение в Прагу в марте 1939 года было для Черчилля дальнейшим подтверждением того, что его интуитивная оценка политической действительности была правильной. Воздействие на премьер-министра он совмещал со вниманием к организации Министерства снабжения и к переговорам с Москвой. Все эти тревожные месяцы его жизнь продолжала состоять из написания истории и комментирования политики настоящего. Один из его товарищей, Брендан Бракен, писал в это время, что ни один политик не выказал большей прозорливости. Его долгая и одинокая борьба за разоблачение опасностей диктатуры окажется «лучшей главой в его переполненной жизни». В действительности ею станет другая глава, но во многих отношениях эта последующая глава стала возможной единственно из-за той позиции, которую он занимал в эти годы. Теперь, в свете того, что мы знаем о сложности выбора, который должно было сделать британское правительство, может показаться, что Черчилль слишком упрощенно понимал проблему. Также можно почувствовать, что собственный счет Черчилля к своим взглядам в «Надвигающейся буре» преувеличивает их ясность, последовательность и неизменность позиции. Тем не менее важным фактором было то, что в глазах общественного мнения он все более и более становился человеком, чей взгляд на Гитлера был скорее правильным, чем неправильным, равно и на меры, которые нужно было предпринять, чтобы предотвратить «войну, без которой можно обойтись». Не быть человеком у власти было угнетающе тяжело, но потеря должности была на самом деле его спасением. Также и сам он, после всей обособленности и угнетенности, после сильного ощущения старости, вдруг почувствовал себя молодым, настороженным и уверенным. Необычайные превратности политики выявились еще раз. Он войдёт в историю как человек, который выстоял против «примирения» и, в более угрожающих условиях, еще раз вернулся на путь, ведущий к власти.
Глава 5
ВО ГЛАВЕ ВОЙНЫ
(1939–1945)
Военно-морской министр,
1939–1940
В 11.15 утра 3 сентября 1939 года премьер-министр Невилл Чемберлен обратился к нации с сообщением, что Британия вступила в войну с Германией. За два дня до этого Черчиллю в частной беседе было предложено занять место в малом Военном кабинете, который Чемберлен предполагал сформировать в том, что могло стать коалиционным правительством, если согласятся лейбористы и либералы. В промежутке между этими событиями, так как ничего дальнейшего от премьер-министра он не услышал, Черчилль ломал голову и над последними замыслами правительства, и над своим собственным положением. Тем не менее, прослушав сообщение и пережив объявление о воздушной тревоге, Черчилль поехал в Палату Общин. В своей речи он не стал недооценивать тяжести задачи, но был уверен, что она не является непосильной для Британской империи и Французской Республики. Вопрос был не в том, чтобы сражаться «за» Гданьск или «за» Польшу, но в том, чтобы «сражаться, дабы освободить мир от заразы нацистской тирании, и защитить все самое святое для человека». Несокрушимое чувство спокойствия охватило его. Он осознавал «род приподнятого отмежевания от человеческих и личных проблем»[63].
После дебатов Чемберлен известил его, что он решил назначить министров родов войск в Военном кабинете. В результате он предложил Черчиллю занять пост Военно-морского министра. В тот же самый вечер Черчилль зашел в Адмиралтейство и флоту был разослан сигнал: «Уинстон вернулся». Было несколько жутко по прошествии почти двадцати пяти лет вернуться на то же самое место на пороге новой войны.
Важность назначения Черчилля не могла быть преувеличенна. Еще летом некоторые газеты начали агитировать за его включение в состав правительства, но до действительного начала войны Чемберлен мог все еще игнорировать эту кампанию. Между 1 и 3 сентября некоторые товарищи Черчилля, особенно Бутби, переоценивали положение их героя. Они убеждали его не принимать предложения Чемберлена, но лучше идти в Палату Общин и сокрушить премьер-министра здесь и там. Тем не менее, кроме очевидного риска продолжить политический разрыв в начале войны, было неясным, станет ли преемником Черчилль, и он будет широко раскритикован за безрассудство своей попытки. Факт был в том, что Чемберлен все еще возглавлял Консервативную партию. Премьер-министр не особенно расстроился от того, что ни лейбористы, ни либералы в правительство не вошли. В Палате Общин он обладал большинством около 200 человек, и его Военный кабинет состоял из проверенных и доверенных товарищей, — за исключением новоприбывшего Черчилля. Чемберлен, напротив, не испытывал никаких трудностей в том, чтобы исключать Черчилля из встреч Англо-Французского Верховного Военного совета до февраля 1940 года.
Спорадические нападки Черчилля на правительство за предыдущие шесть лет были сугубо личными. Он не собрал всевозрастающей группы поддержки за своей спиной, хотя едва ли в действительности делал такие попытки. Мерой степени, в которой Черчилль воспринимался как «бывший», было то, что «диссиденты» скорее обращали взоры на более молодого Антони Идена как на возможного «грядущего человека». И Иден принял назначение на пост министра по делам доминионов. Именно Чемберлен до сих пор твердо стоял у власти, или, по крайней мере, так это выглядело. Лео Амери в своем дневнике писал — он ожидал, что до конца года Черчилль станет премьер-министром, но для такого мнения не вырисовывалось особо сильных оснований.
В категориях долговременности, судьба правительства снова зависела от противоречивых концепций власти. То, что Невилл Чемберлен по темпераменту и наклонностям не был «настоящим лидером военного времени», было трюизмом. Кроме того, что он знал, какие страдания принесет с собой война, он по меньшей мере лет десять считал, что длительная война, похоже, будет катастрофической для Британской империи. Война могла начаться на одном континенте, но было непохоже, чтобы она закончилась там же. Не позже марта 1939 года Черчилль писал ему, предлагая «рассмотреть, насколько пустой будет угроза Японии послать армию и флот для захвата Сингапура»[64].
Чемберлен не был так уверен. Фактически, пользуясь выражением одного историка, премьер-министр пришел к той точке зрения, что Британская империя выжила не потому, что была империей силы, а потому, что после утверждения британской власти большинство населяющих ее людей приобрели привычку принимать британское владычество. Япония действительно обладала реальной военной силой, которая могла ограничить британскую власть, и, по мнению Черчилля, наряду с тем, что, судя по Индии, «владычество» Британии более не воспринималось повсеместно, могла подвести ко всеобщему коллапсу Азиатской империи почти одним ударом.
