Борис Стругацкий - Комментарии к пройденному
Сегодняшний читатель просто представить себе не может, каково было нам, шестидесятникам-семидесятникам, как беспощадно и бездарно давил литературу и культуру вообще всемогущий партийно-государственный пресс, по какому узенькому и хлипкому мосточку приходилось пробираться каждому уважающему себя писателю: шаг вправо — и там поджидает тебя семидесятая (или девяностая) статья УК, суд, лагерь, психушка; в лучшем случае — занесение в черный список и выдворение за пределы литературного процесса лет эдак на десять; шаг влево — и ты в объятиях жлобов и бездарей, предатель своего дела, каучуковая совесть, иуда, считаешь-пересчитываешь поганые сребреники...
Сегодняшний читатель понять этих дилемм, видимо, уже не в состоянии. Психологическая пропасть между ним и людьми моего времени уже разверзлась, трудно рассчитывать заполнить ее текстами наподобие моих комментариев, но ведь другого способа не существует, не правда ли? Свобода — она как воздух или как здоровье: пока она есть, ты ее не замечаешь и не понимаешь, каково это — без нее или вне ее.
Существует, правда, мнение, что свобода никому и не нужна — нужно лишь освобождение от необходимости принимать решения. Это мнение довольно популярно сейчас. Ибо сказано: «Часто лучший вид свободы — свобода от забот». Возможно, возможно... Но это, впрочем, тема совсем другого разговора.
ИЗ КРИТИКИ ТЕХ ЛЕТ
Неудачными оказались в идейном и художественном отношении первые два номера журнала «Байкал» за 1968 год. Читатели указывают: произведение А. и Б. Стругацких, названное фантастической повестью, является не чем иным, как пасквилем на нашу действительность.
Что за персонажи выведены в повести? Директор управления — тиран. При нем доносчик Доморощинер. Многие персонажи с физическими недостатками. Тот без уха, этот без ноги. Чуть не у каждого болезнь. Тот печеночник, этот желудочник. Лица у них болезненно-бледные. Глаза -воспаленные, выпученные.
А как они общаются друг с другом? Без конца только и слышно: «сволочь неуклюжая», «мерзавец», «идиот», «бездумный дурак», «гипсовая баба».
Чему учит это произведение? Под знаменем каких идеалов выступают авторы?
Газета «Правда Бурятии», 1968
До черноты сгущены краски в повести «Второе нашествие марсиан». Что ни человек, то гнусность! Не трус, так пьяница. Не пьяница, так блудник.
Особенно потешаются авторы по поводу патриотизма и воинских доблестей своих героев. «Этот Полифем жить не может без патриотизма. Без ноги он жить может, а вот без патриотизма у него не получается».
Журнал «Огонек», 1969
Нас почему-то настойчиво убеждают не искать в творчестве Стругацких каких-то намеков, подтекста и т. д. Но встречая в их повестях какие-то детали, черточки, выхваченные из жизни нашей страны, но перевернутые, исковерканные, чудовищно деформированные, поневоле начинаешь задумываться: во имя чего?
Отталкивают читателя и патологические рассуждения Клопа-говоруна в «Сказке о Тройке». Это ж надо было придумать: рассуждения о людях с точки зрения клопа!
Журнал «Журналист», 1969
К сожалению, еще часто встречаются книги, авторы которых усердно фиксируют события текущей повседневности, но не дерзают осмыслить их в широкой перспективе. Вот и кочуют из произведения в произведение герои, безнадежно устаревающие уже к последнему кварталу того года, когда они впервые появились.
После знакомства с «Обитаемым островом» подумалось: а нельзя ли отыскать такой хотя бы самый примитивный нуль-передатчик, который сообщил бы по секрету уважаемым фантастам: пощадите читателя! Побеспокойтесь о такой безделице, как литературные образы. Придумайте ситуации, несущие хотя бы минимум общеинтересной информации!
Газета «Советская Россия», 1969
«Обитаемый остров» проникнут революционной романтикой. Авторы раскрывают тлетворность мещанской идеологии, которая служила и служит опорой реакции и мутным источником мракобесия.
Эта антифашистская повесть будет одинаково интересна читателям всех возрастов.
Журнал «Аврора», 1972
ГЛАВА ПЯТАЯ: 1969-1971
15
«ОТЕЛЬ „У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА“»
(1969)
Нам давно хотелось написать детектив. Мы оба были большими любителями этого вида литературы, причем АН, свободно владевший английским, был вдобавок еще и большим знатоком — знатоком творчества Рекса Стаута, Эрла Гарднера, Дэшила Хеммита, Джона Ле Карре и других мастеров, в те годы мало известных массовому русскому читателю.
Разговоры на тему «а хорошо бы нам написать с тобой этакий заковыристый, многоходовый, с нетривиальной концовкой...» велись на протяжении многих лет, но снова и снова кончались ничем. Нам был совершенно ясен фундаментальный, можно сказать, первородный, имманентный порок любого, даже самого наизабойнейшего детектива... Вернее, два таких порока: убогость криминального мотива, во-первых, и неизбежность скучной, разочаровывающе унылой, убивающей всякую достоверность изложения, суконной объяснительной части, во-вторых. Все мыслимые мотивы преступления нетрудно было пересчитать по пальцам: деньги, ревность, страх разоблачения, месть, психопатия... А в конце — как бы увлекательны ни были описываемые перипетии расследования — неизбежно наступающий спад интереса, как только становится ясно: кто, почему и зачем.
В каком-то смысле образцом — если не для подражания, то, во всяком случае, для любования и восхищения — стал для нас детективный роман Фридриха Дюренматта «Обещание» (с подзаголовком «Отходная детективному жанру»). Требовалось что-то вроде этого, нечто парадоксальное, с неожиданным и трагическим поворотом в самом конце, когда интерес читателя по всем законам детектива должен падать. ЕЩЕ ОДНА ОТХОДНАЯ ДЕТЕКТИВНОМУ ЖАНРУ виделась нам как желанный итог наших беспорядочных обсуждений, яростных дискуссий и поисков по возможности головоломного подхода, приема, сюжетного кульбита. По крайней мере несколько лет — без всякого, впрочем, надрыва, в охотку и даже с наслаждением — ломали мы голову над всеми этими проблемами, а вышли на их решение совершенно для себя неожиданно, в результате очередного (умеренной силы) творческого кризиса, случившегося с нами в середине 1968 года почти сразу после окончания работы над «Обитаемым островом».
***
Собственно кризис вызван был не столько творческими, сколько чисто внешними обстоятельствами. Вполне очевидно стало, что никакое сколько-нибудь серьезное произведение опубликовано в ближайшее время быть не может. Мы уже начали тогда работать над «Градом обреченным», но это была работа в стол — важная, увлекательная, желанная, благородная, — но абсолютно бесперспективная в практическом, «низменном» смысле этого слова — в обозримом будущем она не могла принести нам ни копейки. «Все это очень бла-ародно, — цитировали мы друг другу дона Сэра, — но совершенно непонятно, как там насчет бабок?..» Мы заставляли себя быть циничными. Наступило время, когда надо было либо продавать себя, либо бросать литературу совсем, либо становиться циниками, то есть учиться писать ХОРОШО, но ради денег.
