Юрий Мейер - Записки белого кирасира
Наступила зима, и наш полк сделал своей базой город Глухов. Меня откомандировали в штаб полка в качестве временно исполняющего обязанности адъютанта при командире полка полковнике графе Бенигсене. Со своей обязанностью я справлялся с грехом пополам. На фронте было затишье, хотя на главном московском направлении, несомненно, произошел решающий психологический перелом. Гражданская война, несомненно, доказывала, что военный порыв ограничивается определенным сроком, по истечении которого он выдыхается и иссякает даже без поражений. Здесь, конечно, играет роль и сознание непосильной задачи: в нашем случае — расширение фронта с каждым шагом на север и сознание недостаточности наших сил.
Под самый конец нашей стоянки в Глухове я сдал обязанности адъютанта ротмистру Безобразову, вернувшемуся из отпуска, и присоединился ко второму эскадрону нашего дивизиона. Мой третий эскадрон действовал в отделе. Это дало мне возможность принять участие в кавалерийской атаке. Советский батальон повел наступление редкими цепями из соседнего села Слоута на Глухов. Цепям противника надо было преодолеть версты три до околицы города. Они медленно шли по довольно глубокому снегу. Два эскадрона нашего полка пошли в встречную атаку. День был серый. На далеком фоне темных перелесков виднелись отдельные темные фигурки солдат, медленно шедших нам навстречу, ложившихся в снег и, судя по доносившейся трескотне, выпускавших по нам обойму или несколько выстрелов. Из-за глубокого и рыхлого снега мы тоже двигались довольно медленно. Со мной случилась тут постыдная история. Моя лошадь попала передними ногами в глубокую рытвину, спрятанную в заносе. Я не успел осадить ее поводом, и мы вместе полетели через голову. Соседние кирасиры бросились ко мне, считая меня первой жертвой. На самом деле падение было, как на перину. По мере нашего наступления противник растерялся. Перебежки прекратились, и, наконец, когда мы были совсем близко, советские солдаты повернули и побежали к околице села, сбиваясь из цепи в толпу. Нам удалось окружить их до входа в село. Они стали бросать винтовки. Несколько человек из них было убито кирасирами, имевшими револьверы. Мы взяли 113 пленных, которых под конвоем погнали в Глухов.
Я задерживаюсь на этом случае, так как он представляет собой военно-юридический казус в ведении Гражданской войны. Тогда никому из нас и в голову не приходило думать об ответственности, которую мы принимали, решая судьбу этих пленных. А с ними произошло следующее. Они поступили в ведение нашего коменданта города Глухова, гвардейского полковника. Через два или три дня пришел приказ о спешном очищении нами Глухова, которому угрожал заход с тыла красных. Комендант был человек решительный, гнать и кормить пленных при отступлении он не мог, движение по железной дороге прекратилось. Недолго думая, он приказал всех пленных расстрелять. Полэскадрона, который был в его распоряжении, на эту задачу хватило. При отступлении, при боях с наступающим противником, большого внимания на этот случай не обратили. И только через много лет в эмиграции этот инцидент подвергся обсуждению и вызвал резкое осуждение со стороны нескольких прямых участников тогдашней военной кампании.
В гражданской войне точное определение правового положения гражданского населения еще более усложняется. Военные действия ведутся сторонниками двух различных политических идеологий. Они являются не только военными в форме, но еще в большем проценте штатскими, зачастую действующими в помощь военным частям своей стороны. Практически перед участниками гражданских войн ставится вопрос — в какой мере можно рассматривать такого рода штатских врагами наравне с военными?
Вспоминая о нашей атаке под селом Слоутом, я подумал о следующем противоречии. Никто не будет оспаривать, что одной из главных задач воюющих является убийство противников. Поскольку участие в войне считается исполнением патриотического долга, казалось бы, участники должны гордиться числом убитых врагов и у них в памяти должны запечатлеваться все детали такого рода столкновений. На самом деле, однако, я устанавливаю, что за мою долгую жизнь, невзирая на сотни самых откровенных разговоров со своими боевыми товарищами, эта тема убийства врагов на войне никогда не затрагивалась. Никто не рассказывал, сколько он убил людей и как. Я помню, что я в шутливой форме, уже здесь в Америке, спросил милейшего коллегу по школе Петра Петровича Зубова: «Петр Петрович, сколько Вы убили в боях противников?» Хочу пояснить, что Зубов пошел на Первую мировую войну против немцев вольноопределяющимся Кавалергардского полка и за свою доблесть заслужил до производства в офицеры полную колодку — 4 солдатских Георгия. Потом в армии генерала Юденича он командовал единственным конным полком Юго-Западной армии. Уже в Америке Петр Петрович, будучи глубоко верующим, из года в год собирал до 100 000 долларов для Владимирской духовной академии, добиваясь субсидий у американских обществ. Нужно было видеть круглые от изумления глаза Зубова при моем вопросе. «Конечно, никого!» — прозвучал его ответ.
Вернусь, однако, к Слоуту и опишу один момент, свидетелем которого я стал. Красноармейцы, как я уже сказал, бежали по глубокому снегу к селу, смешно прыгая и проваливаясь в снег. Остался и не бежал один рослый парень в полушубке и черной кожаной фуражке с красной звездой. Он бросил винтовку, очевидно, расстреляв патроны. В руках у него был наган. Мы с одним унтер-офицером из конногвардейцев скакали к нему. Мой сосед вложил шашку в ножны и вытащил парабеллум. Он был ближе к комиссару, но я слышал хлопки выстрелов из его нагана. Когда конногвардеец был уже в нескольких шагах от комиссара, у того револьвер дал осечку. В этот же момент я услышал выстрел парабеллума. Фуражка комиссара взлетела на аршин в воздух, а повыше переносицы на лбу расплылось кровавое пятно. Он сделал два падающих шага назад и упал в снег мертвым. Это подскакивание головного убора при попадании в голову мне живо вспомнилось десятки лет спустя, когда я в американском журнале смотрел фотографии расправы с чиновниками Батисты. На фотографии был шеф полиции, и за ним шел коммунист Кастро. Снимок был сделан в тот момент, когда коммунист выпустил пулю из револьвера в затылок полицейскому. И вот у него тоже взлетело прямо вверх на аршин канотье, точно так же, как под Слоутом фуражка комиссара.
Вернувшись еще раз в штаб полка, я нашел телеграмму от отца. Он с матерью вернулся из Ростова в Киев, собирается уезжать и спрашивает, могу ли я приехать на несколько дней. Граф Бенигсен дает мне отпуск. Путешествие от Глухова до Киева в товарных вагонах с рядом пересадок занимает три дня. Особенно изводит, когда паровоз ползет на подъем, все тише и тише, и ты, лежа на полу в темноте, гадаешь — вытянет или не вытянет? Если нет, то это новая проволочка в несколько часов.
