Александр Сенкевич - Елена Блаватская
Но то, что Блаватская увидела и узнала, показалось ей в самом деле небывалым и неслыханным, Это был совершенно новый мир, в котором существовало, однако, если внимательно к нему присмотреться, много такого, что ей было хорошо известно по прежним путешествиям в другие страны.
Это был чрезвычайно значительный духовный мир. Культурно-религиозная традиция в нем не пресекалась тысячелетиями — вот что его в первую очередь отличало. И дух человеческий при этом не отучнел, не одряхлел, не распался.
Уже одно это таило в появлении подобного мира какой-то глубочайший смысл, какую-то божественную цель.
Но чем больше она всматривалась в Индию реальную, тем меньше что-либо в ней понимала. Побывав в этой стране, по крайней мере, дважды, она пришла к выводу, что узнала ее поверхностнее, чем созерцая со стороны.
«Каноны», «догматы», «точки зрения» не давали ответа на вопрос — существует ли на самом деле Гималайское Братство?
Адекватные орудия познания мистической Индии находились у безымянных странствующих учителей, у «шраманов» (буквально: «бродяги»), не особенно выпячивающих себя на публике и уединенно живущих в окружении немногочисленных учеников в своеобразных индийских скитах — ашрамах.
Из этих ашрамов она надеялась выбрать один-единственный — настоящую, не подложную скинию индийской духовности. Ей поначалу казалось, что возвышенное, сосредоточенное чувство благоговения к Индии, охватившее всю ее еще в детские годы в Саратове, способно совершить невероятное: привести прямо в Гималайское Братство.
Прискорбная наивность, с какой Блаватская цеплялась за эту надежду, была достойна уважения, и не более того.
Нельзя отрицать, что появление в ее сознании образа «махатмы» Мории дало всей ее жизни мощный импульс. Ясно при этом, что идея Хранителя зародилась и долго вынашивалась в ее подсознательных интуициях в связи с комплексом безотцовщины. Она не могла смириться со спорадическим, от случая к случаю, появлением рядом с ней отца, Петра Алексеевича Гана.
Была ли Блаватская живой богиней? Нет, конечно. Она была ученицей, адептом полубогов, а точнее — отшельников, «махатм», которые приобрели сверхъестественные способности, недоступные простым смертным.
Блаватская была вся пронизана иррациональной стихией, одержима демонами, витающими между добром и злом. Отсюда в ее воспоминаниях о себе так много путаницы, просто бессмыслицы и несуразностей. От демонизма, граничащего с сатанизмом, она не освободилась до самой смерти.
Блаватская пыталась обрести новое равновесие, исходя из нетрадиционных для Запада предпосылок, выработанных философско-мистической и религиозной мыслью индусов и связанных с теориями перевоплощения и переселения душ, с законом кармы и с мокшей — возможностью абсолютного освобождения от земных перерождений духовно развитых людей. Это обращение к древней мудрости, как она полагала, будет способствовать универсальному перерождению к лучшему и дальнейшей эволюции человеческого рода.
Другое дело, что помимо воли Блаватской и желания ее последователей теософическое движение не добилось поставленных задач. Переломить человеческую психологию оказалось намного сложнее, чем представлялось вначале.
Рафинированная мистика не озарила пребывающее во тьме невежества человечество, а была сравнима разве что с болотными огоньками, то вспыхивающими зовущим, обманным светом, то тревожно, словно в агонии, мерцающими, то неожиданно и безвозвратно гаснущими.
Что бы ни доказывала Елена Петровна (а доказать она могла что угодно), ее воинство пополнялось исключительно такими новобранцами, у которых жажда чудес была нестерпимой и неутихающей и требовала постоянного, ежедневного утоления.
В этом заколдованном круге — между защитой теории оккультизма против прикладных наук и утомительной необходимостью творить новые чудеса, звуковые и световые феномены, — Блаватская пребывала всю свою сознательную жизнь.
Небезынтересно отметить, что «махатмы» в этой непростой ситуации должны были играть обязательно ключевую роль. Они в какой-то степени снимали несоответствие между ее оккультной теорией, рассчитанной на долгие годы, и временной фокуснической практикой. Блаватская сделала все от нее зависящее, чтобы сокровенная сущность «махатм» поддалась тончайшим ухищрениям искушенного ума. Оставшись на короткое время без «махатм», вне их, она всем существом ощущала пустоту жизни.
«Махатмы» стали для нее и ее последователей, таким образом, психологической аксиомой. Факт существования «махатм» она возвела в принцип. Она оценила этот факт с точки зрения некоторой отвлеченной психической категории. Все образы Блаватской сконцентрировались в нем, как в высшей объективности, какой может достичь художник. Блаватская отрекалась от многих своих утверждений, от своих оценок людей и событий, даже от своих привязанностей и симпатий.
Единственное, от чего она никогда не отказывалась, это от «махатм», от Гималайского Братства и от России.
Невозможно усомниться в аксиомах, рожденных в недрах собственной души.
«Махатмы» и Гималайское Братство были ею выстраданы в результате глубочайшей отчужденности от представлений обычной жизни. Россия же оставалась для нее всегда родной землей, которую не унесешь на подошве башмака.
Одно из глубочайших и выдающихся пророчеств Блаватской заключается в представлении о духовном союзе России и Индии, в вере в то, что «русский человек и индус сойдутся».
Все развивается циклично, возвращается в конце концов на круги своя.
Эта библейская истина также подтверждалась многими индусскими и буддийскими священными текстами, с которыми Елену Петровну ознакомили, как она уверяла, ее «махатмы», восточные мудрецы. Она испытала высочайшее наслаждение в постижении смысла «кармы», «дхармы», «мокши». Она отдавала себе отчет в том, что индусское понимание воздаяния, долга и освобождения не сообразуется с христианским и оправдывает неуничтожимость зла в мире. Действительно, зло на земле накапливается со временем до огромных размеров и ставит под сомнение существование жизни. Зло, словно спертый воздух в переполненной людьми и герметично закрытой комнате. Таким образом, зло исходит от человеческих сознаний, приумножающих его своим своеволием и непомерными амбициями.
Мысль о преодолении зла в мире через смерть и воскресение Христа вызывала у Елены Петровны отвращение, как неостроумная выдумка отцов церкви. Ей пришлось выстроить против христианских положений целую систему контраргументов. Она восстановила в равных правах со Всевышним Антихриста — Люцифера. Недаром она издаваемый ею в Англии журнал назвала скандально и с вызовом именем дьявола и, конечно, тут же обрушила на себя гнев клерикалов. Бог знает почему, но о ней говорили как о самонадеянной шарлатанке и искусной обманщице. Разве это справедливо? Она ведь мечтала только о счастье человечества. Ради появления совершенной человеческой расы была вынуждена браться за рискованные проекты. В итоге нашла же она адептов Гималайского Братства, посвященных в мудрость древних и искушенных в сокровенном учении. Они открыли перед ней мир оккультизма: «Изумрудную скрижаль» современника Авраама — Гермеса Трисмегиста из Древнего Египта и сумрачные тайны тибетской «Книги мертвых».
