Владимир Стеженский - Солдатский дневник
3.09.44.
Сегодня выехали из Феодосии. Последний раз искупался в море. Когда-то снова с ним встречусь. Куда мы едем, никто из наших не знает. Может, в Прибалтику, а может, еще куда.
5.09.44.
Проезжаем замечательно красивые места: Мерефа, Люботин. Разве можно сравнить с ними всякие Крымы и Кавказы. Говорят, что едем на 2-й Прибалтийский. Могли бы проехать через Москву, но почему-то свернули на Полтаву. После трехлетнего перерыва снова вижу свои любимые леса, перелески, чистые прозрачные реки. Вновь увидел березовые рощи. Какая замечательная здесь природа!
14.09.44.
Вот уже несколько дней нахожусь в Польше, недалеко от Бреста. Живем в густом лесу, в землянке. Пока не воюем, находимся в резерве Ставки Верховного командования. Так что еще с полмесяца будем приводить себя в боевую готовность.
Здесь все для нас внове: частные хозяева-паны, частные земельные владения и т. д. Надо сказать, что население здесь вообще живет очень неплохо. У среднего крестьянина 2–3 коровы, лошадь, несколько свиней, коз и множество разных гусей и уток. Ни в какие сношения с населением нам входить не разрешают. Никакой агитации и пропаганды не ведется. Поляки живут очень обособленно и дальше своего носа ничего видеть не хотят. Интересно, как дальше все пойдет. Я думаю, что вся эта политика невмешательства в их внутренние дела приведет в конце концов Польшу в семью советских республик. И не зря же в Польском государственном комитете сидят такие люди, как Ванда Василевская, Берлинг и другие.
23.09.44.
Был несколько дней в штабе армии на учебных сборах. По сравнению со сборами, которые проходили в нашей Приморской армии, очень слабо. Так что ничего полезного и поучительного для себя не получил. Когда вернулся, услышал, что Зину откомандировали куда-то в тыл. Стало очень тоскливо и пусто. Но, как будто это не подтвердилось. А писем все нет и нет ни от кого.
Пытался тут как-то поговорить с «местным населением», но кроме как «пше едны, пан, пше едны», ничего не услышал. А интересно было бы знать, что здесь происходит. Как им жилось при немцах, при наших. Видят ли они разницу и какую. Ну, я думаю, потом они к нам привыкнут и станут откровеннее.
Если бы так было
Луна задумчиво смотрит на горы,
свет холодный вокруг разлив,
и яростно бьется о стены города
Феодосийский залив.
И где-то вдали на берегу
щурит маяк свой глаз,
а дальше лишь моря тревожный гул
и беспросветная мгла.
Вздымались волны над головой,
дробили глыбы камней,
и бури, и штормы под свист и вой
навстречу ринулись мне.
Молнии рвали черный мрак,
теперь назад не свернуть,
но видел я:
впереди маяк
мне прочертил путь.
И выплыл.
Светло, как днем,
сверкают громады льдин.
Остров какой-то, и на нем
я — один.
Музыка где-то.
Город встает, весельем разбужен,
улицы флагами разодеты.
— Меня возьмите! —
— Не нужен.
И мимо проходят,
спешат на праздник.
Некому больше верить.
Напрасно просить
и стучать напрасно
в глухие закрытые двери.
Холод бросил мертвый провал,
даже мысли застыли.
И словно во сне
чьи-то слова,
ласковые и простые:
«Выкинь из сердца
глупый бред,
чувств пережитых шлак.
Мы будем весну встречать в декабре,
видишь,
я пришла.
Мы снова будем с тобой вдвоем,
пусть пройдено много дорог,
у жизни-старухи еще возьмем
тысячи ярких строк.
Сотрет на пути своем дней разгон
горечь былых обид —
ведь наша любовь
прошла сквозь огонь,
сквозь скрежет жестоких битв».
Крылья бесшумно над лесом простер
вечер хмурый и низкий.
Дождь моросит, и трещит костер,
и гаснут в тумане искры.
Торопится ночь.
А утром рано
вздрогнет земля, вздымаясь дыбом.
Осеннее небо в клочьях рваных
черным застелит дымом.
Пусть снова брошен я войною
в огнем охваченные края.
Бессильна смерть:
я знаю, ты со мною,
моя любовь и молодость моя.
6.10.44.
Опять несколько дней был на учениях. Донимают нас, черт возьми, всякой муштрой. Приехал и получил сразу 17 писем! Видимо, долго где-то путешествовали. Погода стоит осенняя, но когда светит солнце, в лесу необыкновенная красота. Деревья украшены яркими и пестрыми мазками осени, бледно-голубое небо и обволакивающая тишина, как в церкви. Только изредка набегающий ветер потряхивает листья деревьев.
Как хочется домой! Тут как-то приснился мне сон, будто я снова в Москве, в своем институте, в первый день занятий. Да, черт побери, придется ли мне снова быть в институте? Вообще сейчас свое будущее трудно себе представить. И не только мне.
Получил несколько писем от Сони. Она все еще в Пятигорске. Иногда хочется написать ей какое-то необыкновенное нежное и ласковое письмо. Но не получается. Пять лет разлуки не проходят бесследно. Хотя с каждым ее письмом я все лучше понимаю и чувствую ее, часто кажется, что мы и не расставались никогда друг с другом. Но этого все же недостаточно. Вот даже и стихотворение, посвященное ей, я не мог написать так, как бы мне хотелось.
7.10.44.
Должна была прийти сегодня Зина, мы были бы вдвоем. Но ее начальство не отпустило. Я уже крепко привык к ней, если несколько дней не видимся, мне словно не хватает чего-то. Вообще, с ней интересно не только как с женщиной. Это единственный человек, с которым я могу быть откровенным и который понимает меня иногда лучше, чем я сам.
12.10.44.
Вчера я проводил ее. Это был последний вечер, проведенный нами вместе. Шел тоскливый осенний дождь, ветер срывал с деревьев желтые листья и сердито швырял их на сырую грязную землю. А ровно год тому назад в такой же ненастный осенний день мы впервые встретились с ней в маленьком таманском хуторке и впервые она стала моею. Прошел год. Тяжелый запутанный год. Редко светило нам солнце. А могло бы оно светить каждый день и каждую ночь. И некого всем винить и незачем бросать свои обиды на чаши весов: чья перевесит. Уже слишком поздно. Больше нам уже нельзя быть вместе.
А на душе у меня так же пусто и тоскливо, как в тот день, когда я уезжал из Москвы в Ставрополь. И опять встал в горле комок «невыплаканных слез». «И только набив оскомину на поприще слов и чувств, я вздрогну, очнусь и вспомню — расплачусь и расплачусь».
