Василий Петров - Прошлое с нами (Книга первая)
— Скажите, почему старательный воин не распространяется о своем достоинстве? И почему ленивые люди твердят об этом? Добросовестная служба не нуждается в публичных признаниях, ее видит всякий... Праздный человек, эгоист, безразличный к другим, всегда занят одной мыслью: как обмануть окружающих, скрыть свое безделье. Самый верный способ... фраза... Вот он и ссылается на достоинство. Но это ложь... ущемленное достоинство есть всего лишь повод, притянутый за уши, чтобы отвести в сторону обвинения... Во-первых, начальник позволяет себе грубости, повинен сам в злоупотреблении предоставленными ему правами и, следовательно, нарушает закон дисциплины. Во-вторых, с обиженного у нас меньше спроса... Видите, как легко переложить ответственность с больной головы на здоровую?..
Позабыв правила субординации, я спросил:
— Неужели нельзя вывести хитреца на чистую воду? Лейтенант Величко помолчал:
— Вы не понимаете... Разумеется, можно, но жизнь непрерывно течет, не останавливается перед клеветой... течет дальше... пока длится разбирательство, если, конечно, оно вызовет интерес, правый должен носить ярлык виновного... предубеждение пускает корни... попробуйте спорить с молвой, доказывайте... а негодяй окружен все это время сочувствием... И потом... неловко ведь тем, кто порицал, признать собственную оплошность, и они нередко мирятся с подлостью, делают вид, что ничего не произошло. Вас скомпрометировали? Пустяки. Руководство лично против вас ничего не имеет. Наказать клеветника? А за что? Он ведь тоже человек... ошибся и т. п.
Командир батареи говорил, как по телефону, выдерживая паузы, будто его слова передавались на огневые позиции. Некоторые его суждения представлялись малопонятными и необоснованными, но возражать я не решался.
— Что же означает, по-вашему, воинское достоинство? — лейтенант Величко ждал ответа.
За время службы в училище я не раз слышал разговоры на эту тему среди курсантов. Причиной их чаще всего служила дисциплинарная практика младших командиров — строгость мер и тон обращения. Наш взводный арбитр, лейтенант Патаман, с присущей ему решимостью легко примирял враждующие -стороны и, по своему обыкновению, исходил из того, что устав обязывает всех беспрекословно блюсти дисциплину, предписанную курсанту. Но ввиду того что повод к взысканию подавал подчиненный, вина ложилась на него. Лейтенант Патаман считал предосудительным поощрять чрезмерную амбицию лиц, неспособных вести себя подобающим для будущего командира-артиллериста образом. Что же вкладывалось в понятие воинского достоинства? Продуманного ответа у меня не было. Лейтенант Величко не стал дожидаться.
— Достоинство... есть не что иное, как печать, оставленная в сознании воина усилиями, которые принесены по чистой совести в доказательство солдатской верности присяге... и, поскольку служба не возмещена... в памяти живет и не стирается с течением времени... бередит душу... напоминание о том, что нет иного пути, кроме того, которым шел воин. И нет иной меры его поступкам...— лейтенант Величко умолк, глядя перед собой с выражением человека, охваченного сомнением — стоит ли открывать душу малознакомому человеку.— Я участвовал в финской войне в должности старшего на батарее... У меня за четырнадцать лет службы сложились твердые убеждения о долге и дисциплине, о собственной личности и о других людях. Я не могу позволять себе поступки, противоречащие требованию воинских уставов... а равно оставлять без внимания таковые со стороны лиц, за службу которых несу ответственность. Не могу, даже если бы хотел. Это было бы отступничество... шаг, равнозначный отказу от правил, которым я следовал как военнослужащий, во имя которых рисковал головой на фронте и служу нынче.— Лейтенанта Величко явно беспокоит отсутствие опыта у его ближайшего помощника,— всякая сделка артиллерийского командира с нарушением дисциплины доказывала, что он не понимает службу либо лишен волевых качеств, необходимых для выполнения обязанностей старшего на батарее. Воин, не подготовленный, скажем, в строевом отношении, не способен обслуживать орудие. Снижается боеспособность всего орудийного расчета в целом. Вы понимаете почему?
— По-видимому, замедляется темп работы орудийных расчетов при ведении огня.
— Ну вот,— произнес удовлетворенно лейтенант Величко, поднялся, прошел из угла в угол. Выцветшее хлопчатобумажное обмундирование сидело на нем ладно, крест на крест ремни полевого снаряжения, почти не заметна помятость ткани, не то что у людей, далеких от службы. Им чуждо понятие симметрии — поясной ремень ослаблен, лямки на плечах — одна назад, другая сползает обратно. Вся одежда на нем наперекос, все невпопад, мешок, да и только. Ему все в тягость — и застегнутый воротник, и ремни, и оружие, и экипировка — случайный груз, назначенный кому-то другому, избавиться бы от всего этого поскорее.— Скверно то,— продолжал лейтенант Величко,— что вы слишком молоды, но что делать? Нам тянуть вместе лямку, как говорят орудийные номера, обученные, разумеется.— Вернувшись к столу, он открыл одну из книг. Кожа истерлась по углам, выделяются тусклым золотым блеском тисненые буквы: Лукреций «О природе вещей». — Вы читали?
Я помнил римского философа Лукреция по учебнику истории древнего мира. Но книгу видеть не приходилось.
— Жаль.— Величко перевернул страницу, другую.— Скажите, почему молодые люди зачастую не знают того, что необходимо военному человеку, и должны убивать время на изучение догм совершенно не связанных с жизнью?
Каких именно догм? Требовалось уточнить. Но лейтенант Величко не стал вдаваться в детали.
— Лукреций не был... центурионом, тем не менее видел человеческий мир в истинном свете, без всяких прикрас и бутафории. Его философия свободна от тенденции восемнадцатого и последующих столетий, когда хитрые люди стали обращать свою склонность к мудрствованию во вред ближним, возбуждая низменные чувства собратьев... К чести Лукреция, он не прибегал к таким приемам. Он не пророчествовал лживо, а ограничивался констатацией фактов. Все вещи и явления, утверждал он, имеют свою природу, происхождение, обусловленные естественными причинами. Природа вещей постоянна и не изменяется от того, что говорят люди. Мысль простая, как будто ничего особенного... А если мы приложим ее к делам воинской службы? Как рисует себе ее начало военный человек? Представьте себе кочевой стан первобытных людей, наших предков. Внезапное нападение... все охвачены страхом, смятением. Кто-то первым в толпе поднял дубину, чтобы постоять за себя и близких, за жизнь тех, кто не имеет сил защищаться. Пристыженные решимостью одного, опомнились другие. И вот нападение отражено. Кому принадлежит заслуга? Тому, кто первым ответил на удар... Люди, спасенные от гибели, чтят защитников, и признательность к погибшим воздают живым... Им добыча, слава, первое место... Именно так зарождалось военное ремесло. Предводительствовал один. Только час, может быть, или мгновение. Но он стоял один, не дрогнув, лицом к лицу... Утверждения, будто страх смерти нипочем, и на поле брани все под одну стать — это ложь, внушенная стремлением принизить идею, завлечь обманом в ряды воинов людей малопригодных... там, в свалке боя, пусть сами выкручиваются, как знают... Безнадежность, дескать, заставит обороняться, и трус, гляди, еще прослывет героем.
