Андрей Сахаров - Степан Разин
Львов выслушал разинских посланцев и не упорствовал, не придирался ко всем посланным со Скрипицыным своим статьям. На том и порешили. Для достоверности воевода привел разинских посланцев к вере, и они на тех договорных статьях поклялись за все свое войско и икону целовали.
Князь Львов ждал Степана Разина на берегу. Невысокий, с изрядным брюшком, на тонких ножках, стоял воевода впереди своих стрельцов, покачивался на каблуках, важно приподымал голову. Вид смешной, а взгляд острый, умный. Казацкие струги причалили к берегу, и атаман направился навстречу воеводе. Он шел одетый в дорогой, шитый жемчугом кафтан, в дорогой шапке, блистая отделанным золотом и серебром оружием. Сзади атамана шли казаки — все в дорогих же одеждах.
— Здравствуй, князь Семен Иванович, — обратился Разин к воеводе, — бьем челом тебе всем нашим войском на твои милости, рады служить тебе.
Во все глаза смотрел Разин на неказистого воеводу: не орел, а воин, видно, славный. Разину уже рассказали, как взял воевода Яицкий городок, как выбил стрельцов, выбежавших из городка и укрывшихся на Кулалинском острове.
— Здравствуй, атаман Степан Тимофеевич, — отвечал Львов. — Все ли живы-здоровы в твоем войске, как дошли вы до родных земель? Не устали ли?
Прищурился воевода, поднял одну бровь. Понял Разин княжескую насмешку, но сдержался, не стал дерзить, ответил:
— Благодарствую, князь Семен Иванович, шли мы до вас десять дней, отдохнули изрядно. Хотим поскорее до дома добраться.
— Прими, атаман, милостивую государеву грамоту, — сказал Львов и сделал знак рукой. Один из дворян, стоявших сзади князя, вышел вперед и с поклоном протянул Степану грамоту, перевязанную дорогим шнурком. Разин с поклоном же взял грамоту, поднес ее к губам, а потом положил за пазуху.
Он сделал знак, и тут же казаки поднесли дворянину в подарок золотой кубок персидской работы и ткани: атаман знал обычаи и величал поминками человека, подавшего ему грамоту от великого государя.
Богатые поминки получил и сам Львов — шубу соболью, жемчуга, дорогую конскую сбрую, серебряные и полотые кубки и блюда. Небогат был Львов, всю жизнь провел в походах и боях; на далеких государевых окраинах верно служил Российскому государству, а таких поминков не выслужил. Заблестели глаза слезой у старого воеводы; он тут же объявил Степана своим названым сыном, дал ему в знак родства икону пресвятой богородицы. Атаман и воевода под радостные крики стрельцов и казаков обнялись, облобызались. Прошла слеза у воеводы, и подумал он, что усмирил он теперь совсем бунташного Стеньку и приведет с собой в Астрахань позади своих стругов.
Разин действительно стих, строго наказал казакам не надирать служилых людей; сам он высказывал названому отцу всяческое почтение. И не мог видеть князь, как, идя следом за воеводскими стругами, Степан с казаками посмеивался над ним, с ухмылкой разглядывал государеву грамоту, ругал ее.
ДЕСЯТЬ СЛАВНЫХ ДНЕЙ
С утра 21 августа 1669 года вся Астрахань пришла в движение. Особенно волновалась астраханская голутва. Изокраинных слободок, темных углов, далеких улиц бежали к берегу Волги работные люди, ремесленники, ярыжки, повылезли на свет все потаенные люди, пробирались на берег с оглядкой. Встречал в это утро астраханский черный люд батюшку атамана Степана Тимофеевича Разина. Вот он наступил, долгожданный миг — приходит к ним заступник и спаситель, чародей и кудесник, поглядеть на него только бы одним глазком, услышать голос его…
С крепостных стен ударили из пушек, в ответ с моря также зазвучали пушечные выстрелы — струги Львова и Разина подходили к Астрахани.
Степан стоял в своем челне одетый в тот же кафтан, в котором он вышел к Львову. Ладный, статный, блистающий дорогим оружием, он стоял на виду тысяч людей, собравшихся на берегу, и приветствовал их. А те люди вопили славу батюшке Степану Тимофеевичу, тянули к нему руки, смотрели на атамана жадными глазами.
Воеводские струги пристали к берегу, а Разин проплыл дальше, подыскивая место для своего стана: хотели казаки укрепить себя под Астраханью, а уж после этого выйти в город.
Место такое нашлось на одном из прибрежных островов. Скинули казаки дорогую одежду, остались в одних полотняных рубахах, похватали в руки лопаты, кирки, ломики и начали устраивать свой стан. Набросали вокруг землю, поставили на валок пушки, развели костры, и кашевары приступили к приготовлению ествы.
Лишь на следующий день появились казаки в Астрахани. Они шли по улицам города, увешанные золотыми и серебряными украшениями, на загрубелых от весел и сабельных рукояток пальцах горели перстни, драгоценные венцы и диадемы украшали их мохнатые шапки, из-за пояса торчали пистолеты в дорогой оправе, расцвеченные золотой и серебряной насечкой, нависали над землей сабли в дорогих ножнах, сафьяновые сапоги взбивали астраханскую пыль.
Казаки шли на базар. Каждый из них тащил с собой персидскую парчу, шелка, изделия из золота и серебра. И здесь же на ходу, не доходя до базара, началась веселая казацкая торговля. Не скупясь и не торгуясь, казаки отдавали по дешевке свои товары местным купцам, ростовщикам, дворянам, всяким приказным людям. Фунт шелка шел по восемнадцати денег. По небывало низкой цене спускали казаки и золото и серебро. Они веселились, глядя, как хватали их товары покупатели, как горели у них глаза и как готовы они были перегрызть друг другу глотку за лишний серебряный стаканчик.
Набежали в торг и иноземцы. В тот же вечер здешний голландский купец записал в своей тетрадке об этом удивительном торге: «Я сам купил за сорок рублей огромную золотую цепь, величиной в сажень, за каждым золотым кольцом было по пяти драгоценных камней».
Здесь же, на месте, казаки и тратили полученные деньги: покупали русские либо иноземные товары, вино; здесь же распивали его с городскими людьми, не скупясь и же считаясь. Удивляли народ своей щедростью.
Городская голутва с восторгом смотрела на разинских работничков. Вот она, завидная вольная казацкая доля — богатство, слава, почет. Ругали, ругали казаков: и воры-то они, и бунтовщики, и виселицу уже всем уготовил воевода Прозоровский, и на же тебе — ходят по городу, хозяева, сорят деньгами, пьют и гуляют без меры. Победители бусурман, государевы прощенники. И никаких там вин за ними больше нет, никаких грехов. Так повернул дело Степан Тимофеевич. И не беда, что ходят казаки с опухшими, желтыми лицами, с язвами на коже. Это пройдет, заживет. Важно другое — богатую и привольную жизнь добыли они себе сами, своим оружием, своим бунтовством. Нет, не воры они и не разбойники, а самые желанные и праведные люди. Еще вчера они были такими же бедняками, холопами, ярыжками, крестьянами, как и они, астраханская голь, а сегодня — большие люди, а их атамана жалует сам царь всея Великия и Малыя и Белыя России.
