Сергей Есенин - Эта жизнь мне только снится
Человек пять-шесть демонстративно уда лились.
Сергей Александрович вскочил на стул, стал декламировать стихи, и я удивился.
Он был совершенно трезв, четко и ясно произносил каждое стихотворение, и память ему ни на минуту не изменяла. Помню, что среди других стихов декламировал он «Любовь хулигана» и вообще всю «Москву кабацкую». Кончился вечер очень хорошо – С.А. окружила молодежь и всякие люди из публики, он в полумраке встал на ящик, без конца читал на «бис». Его окружили так тесно и густо, что я ушел, не мог проститься с ним, высказать ему мое восхищение. Он прошел на улицу и уехал в кафе. Я в кафе не пошел. На другой день в вечерней газете появилась заметка:
«Лекция хулигана Есенина: будучи в пьяном виде, лектор обругал публику непечатными словами, и почти все, кто был, оставили зал!»
Умышленно грубое и явное издевательство. Знаю, что Садофьев пошел по этому поводу объясняться; ему сказали:
– Рецензент был неопытный, мы написали бы порезче и более ругательно!
Не назову имен, но когда мне приходилось говорить с людьми крупными в общественном и политическом мире, то всегда эти люди ругали С.А. Я знаю, что в Москве один лишь А.К. Воронский относился к поэту любовно и доброжелательно.
От Сахарова С.А. переехал в тот же дом в другую квартиру, а когда пришел я, он говорил:
– Снял две комнаты, буду здесь жить и работать!
Служанка, родственница хозяина, простая деревенская женщина, говорила мне:
– Когда у С.А. деньги, то кажинный день свадьба!
И видел я, что работать С.А. не будет. Если не было денег, он скучал, шел добывать их, а добыв деньги, пил.
Один раз меня порадовало, что против обыкновения Сергей Александрович дома, никуда не собирался. Люди пришли не с тем, чтоб пить, а просто провести вечер. Пришел Сахаров с женой, Ричиотти, Эрлих и еще кто-то, кого не помню. С.А. декламировал стихи, Сахаров пел частушки. Тот вечер я вспоминаю как лучший, проведенный вместе с С.А., когда он был, как в давние годы, настоящим поэтом, и никем больше.
Так прожил Есенин с Пасхи до конца июня месяца 1924 года. В июне я пришел к нему по его приглашению.
– Уезжает в Вытегру Клюев, пойдем его провожать!
Вечером пришли ребята с выпивкой. Я боялся, что С.А. загуляет и не пойдет, но на этот раз он слегка подпил. По темноте мы вышли с ним на Воскресенскую набережную за Литейным проспектом. Отыскали пароход и каюту, но Клюева еще не было. С.А. сказал:
– Пойдем в буфет и выпьем!
Мы с ним полезли через канаты, неразобранный груз, узлы и бочки, нашли какое-то окно, где нам дали пива. Потом, выйдя, мы долго ходили по темной набережной. С.А. сказал, что уезжает ненадолго в Москву, а оттуда на Кавказ. На пароход пришел Клюев – мы сидели в его каюте, потом пошли к Литейному мосту и к Летнему саду. С.А. повел нас на летнюю пристань в буфет. Было уж поздно – я простился, не пошел на пристань. Они остались сидеть вдвоем. После, когда вернулся из Вытегры Клюев, я спрашивал его, как они провели время.
– Хорошо! Сережа много читал хороших стихов, пили немного.
После отъезда Клюева С.А. уехал в Москву; я же думал: «Вернется с Кавказа, приедет в Ленинград, и я увезу его на Север – природа вылечит от загула. Будем ходить по лесу, спать в лесных избах, а в деревне водки и хмельного нет».
Мне сказали, что С.А. приехал в Ленинград. Это было в 1925 году. Я знал, как обычно, что ко мне он не зайдет, не ждал и думал: «Пусть устроится, а я приду и позову в деревню».
Прошло два дня, как приехал он, и как-то вечером, у знакомых сидя, принесли вечернюю газету – на первой странице крупно было напечатано: «Сегодня умер поэт Сергей Есенин.
Я поехал в гостиницу «Англетер»: там жил Устинов, у которого я бывал. Утром было, спросил:
– Где Сергей?
– В Обуховской.
Вскоре стали собираться молодые писатели и поэты. Потом я был у художника Мансурова, который сопровождал труп поэта и в прозекторской делал с него эскиз, спрашивал. Были слухи, что болен С.А. нехорошей болезнью.
Художник сказал:
– Пустяки! Я видел его еще не резанного – тело крепкое и красивое, тело здорового человека, и даже не было следов, что пил он, – неизношенный человек.
Кто-то написал после смерти Есенина, что его стихи «плодят хулиганство: «Москва кабацкая» и прочее».
Перед тем как начать печатать мои работы, я несколько лет ходил по постоялым, спал и на Горячем поле, и за Нарвской заставой зимой в стогах соломы, в Вяземском доме – в стеклянном и банном флигелях, я искал героев и типов среди хулиганов и босяков. У меня есть несколько тетрадей их изречений, частушек, стихов и прозы – и все же твердо знаю, что, несмотря на сочинительство и стихи вроде этих:
По столичным тротуарам
Скучно обувь обивать,
Но еще того скучнее
В доме Вяземского спать.
Грязь и вонь, народу кучи,
Так шумят – гляди, погром,
А махорки дым вонючий
Разливается кругом, —
все-таки эти люди чужих стихов не читали, не любили. Читая прозу, дойдя до описаний природы, говорили:
– Кинь это! Поезжай дальше, туда, где говорят.
Они читать любили похождения сыщиков или романы вроде «Петербургских трущоб» Крестовского, «Цыгана Яшки» и тому подобных.
Еще прибавлю то, чем начал: Сергей Александрович Есенин был самобытный талант и ум. Не желая дольше истекать кровью в Вомитории жизни, он гордо плюнул в лицо ей и ушел.
14 ноября 1926
Степан Гаврилович Скиталец
Есенин
Весной девятнадцатого года в разгар революции я выбрался из глухой провинции в Москву, и мне удалось временно поселиться в бывшей гостинице «Люкс» на Тверской, в которой и прежде останавливался. Теперь это была уже не гостиница, а общежитие для работников какого-то учреждения под управлением «коменданта», но администрация оставалась прежняя, смотревшая сквозь пальцы на проживание там своих прежних «гостей».
В соседстве со мной жил молодой человек, мой приятель из начинающих литераторов, в то время искренно веровавший в коммунизм и революцию: еще не изжито было настроение февральских дней. По вечерам я часто заходил к нему и всегда наталкивался на кого-нибудь из новых писателей.
Однажды я застал у него юношу лет двадцати четырех, блондина среднего роста, с коротко постриженными, густыми вьющимися волосами и синими глазами, смотревшими застенчиво и несколько исподлобья. Одет он был прилично и, судя по отрывку разговора, занимался писательством, упоминая о своей книге. Фамилию его я пропустил мимо ушей – она мне ничего не говорила. Он скоро ушел, обещавшись зайти вечером.
– Кто это? – спросил я.
– Есенин – известный поэт! Не читали?
– Нет.
– А вот у меня на столе его книжка!
