Савва Дангулов - Кузнецкий мост
Полковнику Багричу лет шестьдесят, однако он худ, подобран, быстр в движениях, да и лицом моложав, смугл, его маленькие, на английский манер усы едва тронула седина.
Бекетов сказал, что рад и готов воспользоваться любезностью Багрича хотя бы сегодня. Они условились, что полковник зайдет за Сергеем Петровичем в семь.
Багрич был точен. Они вышли из посольства и через пять минут оказались в Гайд-парке.
Был тот предвечерний час ранней лондонской осени, розоватой от легкой мглы, теплой, когда яркая трава парка отдана собачьему царству Лондона. Тяжело храпя и посапывая, осторожно встряхивая жирком, пытаются бежать пинчеры, бульдоги и таксы, однако бегут рывками, часто останавливаясь и глядя унылыми глазами на небо, — бежать трудно, не пускает заросшее жиром сердце.
Посыпал дождь, потом перестал. Темные стволы дубов и вязов были недвижимы.
— Что сообщила Москва утром? — спросил Бекетов.
— Бои местного значения, действия разведчиков… Да в действиях ли дело, Сергей Петрович? — неожиданно остановился Багрич.
— Я вас не понимаю, Артемий Иванович.
— В отсутствии действий, в тишине.
— В тишине перед бурей, Артемий Иванович?
— Пожалуй.
Сейчас они шли боковыми аллеями парка, что обнимали парк со стороны посольства, здесь было и зеленее, и безлюднее.
— Я так понимаю задачу, — воодушевленно заговорил Багрич. — Мы еще морально себя не перебороли после июньской катастрофы. Не только армия — народ… Лишь победа родит веру, а вместе с нею обновление сил, — он взглянул на небо и, увидев темную крону, которая зеленой тучей распласталась над дорожкой, пошел быстрее. — Ельня — это еще не победа, и конный рейд по тылам — не та победа, о которой я говорю. Нужен стратегический успех. Его не имела еще ни одна армия в борьбе с немцами…
— Но то, что сделали наши в эти три месяца… тоже не имела ни одна армия! Молниеносной войны не получилось, — заметил Бекетов.
— Вы говорите со мной так, как будто бы я не профессиональный военный. Со мной нельзя так.
— А как надо с вами, Артемий Иванович?
— Как со мной говорить? Без прикрас — правду, — быстро парировал Багрич. — Вы говорите, не получилось молниеносной войны. Да, не получилось. Народ ничего не воспринимает безотносительно, он все соизмеряет. Наши потери едва ли восполнимы — в живой силе, технике, в территории, наконец… Немцы завладели украинским хлебом, рудой, углем… Это потери, равные катастрофе.
— Это еще не катастрофа, Артемий Иванович. Катастрофа — это смерть.
— Чтобы понимать, как это серьезно, надо, как я, просидеть в Мазурских болотах четырнадцать месяцев, а потом на карачках по карельским камням, поросшим ледяной корой…
— Но какой вывод из всего этого следует, Артемий Иванович?
— Для себя я сделал вывод: мне надо быть сейчас не здесь, а там… — Он поднял глаза. Над их головами было небо, все еще дышащее теплом и тишиной: — А вот какой вывод сделает Россия…
— Какой вывод, Артемий Иванович?
Багрич вздохнул, провел быстрой рукой по щеке.
— Вы знаете, почему я пришел к вам сегодня днем?.. И почему пригласил вас сюда?.. И почему заговорил с вами вот так, напрямик, как не говорил ни с кем, даже с вашим предшественником, хотя считал его человеком порядочным? Знаете, почему?
— Разумеется, нет, Артемий Иванович.
— Я знал младшего Бекетова, скажу больше, был с ним дружен.
— Саню?
— Да, Александра Петровича… Его дивизия стояла рядом с моей… А летом мы были в одних лагерях… Он тогда еще получил нагоняй от командующего за скакуна, которого купил в ростовском цирке и потом пригнал в лагерь… Помните?
Бекетов смотрел на Багрича, чувствуя, как наращивает удары сердце, ударяя в горло, в горло, — того гляди задохнешься… Багрич знал Саньку, он наверняка знал Саньку, если вспомнил эту рыжую кобылу из ростовского цирка, о которой потом в бекетовском доме вспоминали годы и годы, он знал Саньку… Мать родная, случится же такое… Вот здесь, посреди Лондона, в Гайд-парке, вдруг возник брат со всей своей весело-шальной и трагической судьбой.
— Помню его необыкновенный доклад, который он сделал в лагерях для старшего комсостава… о взаимодействии в современной войне, доклад, который по уровню стратегической мысли… явился откровением и для нас, старых вояк. — Он остановился, вздохнул, вздохнул немо, закрыв глаза. Видно, и его сердце ударило в горло.
— В общем, он мог бы стать нашим, советским теоретиком войны, при этом, я так думаю, покрепче Мольтке-старшего! Он был, — Багрич вздрогнул, взглянул на Бекетова, на его опущенную седую голову, на его потемневшее в сумерках лицо, на его плечи, которые неожиданно опустились. — Понимаю, когда война, военные должны воевать, но Александра Бекетова я бы не бросил на карельские камни, а поберег бы для большой войны. Сегодня бы ему цены не было! Итак, нужна победа, которая даст силы… Но ведь одни солдаты, какими бы они ни были храбрыми, победу не принесут… Нужен командир, при этом командир, умеющий организовать войско, способный мыслить современно…
— Вы полагаете, что у нас таких командиров нет?..
— Они есть, но их мало.
— Они будут, Артемий Иванович.
— Будут завтра, Сергей Петрович, а нужны сегодня.
— Какой же выход из положения?..
— Какой выход?.. Вы спрашиваете, какой выход? — Он остановился, опершись ладонью о ствол дерева, измерил дерево взглядом, точно спрашивая его: «Какой же выход?» — Вот вчера приходит ко мне седой господин в меховом жилете и полусапожках, ни дать ни взять гонец из того века. «Простите, вы полковник Артемий Багрич? — спрашивает по-русски. И голос грудной, каждое слово дышит… породой. — Честь имею: генерал от инфантерии… князь Кирилл Оболенский. Мне стало известно, что вы аккредитованы, так сказать, в качестве советника при военном атташе… Сказали и то, что вы были офицером армии его императорского величества, а затем… В общем, мы, наверно, сражались друг против друга в Таврии, а затем на крымских высотах. Я пришел не с повинной и не с челобитной. Мы были врагами и остались оными. Но мы русские. Поэтому, может быть, мы в состоянии помочь Руси в ее нынешней судьбе… Короче, мне известно, что в силу разных причин, в исследование коих не вхожу, русская армия испытывает нужду в командных кадрах… Поэтому имею честь предложить: послать гонцов по всему белу свету и собрать старое русское офицерство, поставив его во главе полков и дивизий и двинув оные против Гитлера. Не требуя покаяний, не навязывая им своей веры, не оскорбляя недоверием, осенив их добрым дедовским стягом: «Россия!» Что вы имеете сказать мне в ответ, полковник Артемий Багрич?»
