Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)
Несколько лет тому назад все эти теперь взрослые юноши стояли мальчиками в скаутских рядах. А теперь каждый из них — самостоятельный человек, ищущий своих путей во всем многообразии советской жизни. Но в этом походе мы опять — одна старая скаутская семья…
— Ну, охотники за черепами, пошли! — пошутил Боб, и мы вышли на берег.
Беспризорники
Невдалеке, в метрах 20–30, у кучи цементных овальных труб шевелилось несколько групп беспризорников — детишки по виду 10–14 лет, грязные, худые, в самых разнообразных лохмотьях, из под которых пятнами мелькали полосы темного тела. Эти маленькие полуголые существа, шевелившиеся на грязной земле, как-то странно напоминали червей, извивающихся на куче падали. Я невольно вздрогнул от этой ассоциации…
— Бей на кон!
— Крой, Бога нет!
— Зажаривай, Хрен! — слышались возгласы из кучки.
— Это они на деньги играют, — шепнула мне Тамара. — Да у них-то, собственно, только два интереса в жизни и есть — воровать, да в карты играть…
При нашем приближении беспризорники прекратили игру и с подозрением уставились на нас.
— Если бы у нас была форма милиции, да пушки на боку, — сказал Боб, — они давно бы уже нырнули в свои трубы и поминай, как звали. Выкури-ка их оттуда!.. Ох, не любят они властей… Смерть… Ну, Тамара, «ловчиха душ», тебе слово.
— А ну-ка, ребята, — весело прозвучал голос Тамары. — Кто хочет на лодке прокатиться? На Учкуевку и обратно?..
Угрюмые, недоверчивые лица беспризорников остались неподвижными. Для них взрослые всегда представляли собой какую-то власть, какое-то насилие, попытку выбить из привычной колеи жизни куда-то в сторону тюрьмы, детских домов, распределителей, ГПУ, колоний, приютов, — словом, всяческой «дисциплины».
— Куды, куды? — с подозрением переспросил один мальчуган, одетый в рваный мужской пиджак, доходивший ему почти до пяток.
— Да, вот, в море, версты за три… Там поиграем, побегаем, покупаемся и приедем обратно.
— Ишь, ты… Умная какая выискалась!.. На пустое-то брюхо?.. Ишь, ты, цаца какая… Сама бегай… — ворчливо раздалось из кучи.
— Да у нас и продовольствие есть… Пообедаем там же… Да разве никто из вас с нами раньше не ездил?
На звуки разговора вылезли из трубы еще несколько ребятишек. Один из них, курчавый маленький мальчик, без рубахи, одетый в старые, бахромчатые «взрослые» штаны на веревочных подтяжках, радостно вскрикнул и подбежал к Тамаре. Его бледная замазанная сажей мордочка сияла.
— Опять поедем, тетя? Правда? — воскликнул он, — и меня возьмете?
— Конечно, конечно, возьмем, милый. Ты, вот, только скажи остальным, что мы поездим и обратно вернемся… Они, вот, не верят.
— Да это все с последними поездами приехали… Они не знают… А те, кто раньше были, в Ялту потопали — виноград доспел…
Он повернулся к остальным беспризорникам и, не выпуская руки Тамары, оживленно крикнул:
— Ребята! Ей Бо, тетка этая подходящая!.. Я ужо раз с ими ездил. Страсть, как хорошо! Песок, тама, как пух. Опять же и шамовка будет… Ведь будет, тетя, правда? — вопросительно повернулся он к Тамаре.
— Ого-го… — отозвался Боб. — Сегодня у нас прямо пир будет!.. Алло! — крикнул он в сторону шлюпки. — Серж… Колич! А ну, покажите-ка нашего кита.
Через несколько секунд над бортом шлюпки показалась темно-зеленая зубастая морда дельфина.
— Видишь, ребята, обед-то какой будет… И картошка есть.
— Да… — озабоченно-недоверчиво протянул изможденный узкогрудый еврейский мальчуган. — Знаем мы эти штучки! А, может, прямо в приют, альбо в милицию завезете… — он не закончил и хрипло закашлял, схватив себя за грудь.
— Да брось, хлопцы, дурака валять! — дружелюбно огрызнулся боцман. — Разве-ж мы похожи на мильтонов?[12] Ни пушек у нас, ничего нет. Не в первый раз катаем… Едем, что там кочевряжиться!..
— А девченкам тоже можно? — спросил из мрака трубы какой-то хриплый голосок.
— Конечно, можно, — ласково ответила Тамара. — Вылезай-ка оттуда!
Из отверстие трубы показалась спутанная грива белокурых волос, и затем оттуда на четвереньках медленно вылезла девочка в рваном платье, с голыми руками. Она была так худа и истощена, что, казалось, порыв ветра свалит ее на землю. Худенькие, как спички, руки и ноги, ввалившиеся большие глаза, синие губы…
— Так верно — можно? — переспросила она, удивленно оглядывая нас.
— Конечно, можно, — мягко ответила Тамара. — Может быть, еще подруги есть?
Вместо ответа девочка наклонилась к отверстию трубы и крикнула:
— Манька, Аниська!.. Лезьте сюды! На дачу поедем!
Через полминуты из отверстие трубы вылезли еще две девочки, такие же худые и оборванные .
— А ты, Боб, сколько ребят можешь взять?
— Да на вельбот штук 6, да на шестерку еще с дюжину. Весят-то они все, что скелеты. Балласт пустяковый…
— Ну, вот, значит, 20 человек можем взять, — весело обратилась к беспризорникам Тамара. — Ну-ка, кто с нами?
— Я, я первый! — восторженно взвизгнул кудрявый мальчуган, все еще не выпуская руки девушки. — Возьмете меня?
— Ну, хорошо, хорошо, конечно. А вы, девочки, с нами?
— А что-ж? Думаешь, мы спугаемся? Где наша не пропадала? Едем что-ль, девчата? — обернулась она к подругам и смело шагнула вперед.
— А вы, ребята? Неужто сдрейфите перед девчонками? — подзадоривающе спросил боцман. — А ведь в дельфине-то, пожалуй, пуда с три будет. Вот пошамаем-то!..
Против соблазна сытно поесть не устояли вечно голодные желудки, и еще мальчиков 5–6 присоединилось к нам. Остальные недоверчиво, но уже с колебанием плелись сзади.
Рассаживая «пассажиров», Боб распорядился еще раз провокационно продемонстрировать тяжелую тушу дельфина. Сердца дрогнули.
— А ну, ребята… Еще места есть! Кто с нами?
Через несколько минут мы отчалили с «полным штатом». На банках, под ними, на дне шлюпки — везде расположились пестрыми пятнами представители «издержек революции», того миллиона беспризорников, которые очутились в грязи улицы в результате непрерывного голода и бесчисленных расстрелов.
— Вот они, «цветы жизни», «счастливые вздохи октября», — шепнула Тамара с какой-то болезненной усмешкой. — Как подумаешь о их будущем, так сердце разрывается.
— Да. Что и говорить. Дожили. За Россию стыдно. Для нас, мужчин, это прямо, как пощечина… Б-р-р-р-р… Ну, а скажите, Тамара, как здесь приюты работают?
— Да что… Прежде всего не хватает их. Вот, мы подсчитывали, поскольку это, конечно, поддается подсчету: вот, в одном Севастополе с окрестностями к осени этих беспризорников набирается больше тысячи.[13] Конечный железнодорожный пункт, да и сезон — осень. А Севастополь — вроде распределительного пункта, они отсюда по всему побережью расползаются… Ну, так в приютах — их здесь, в городе три — человек 100–150 помещается, не больше. Да и состав меняется каждый день: ребята бегут во все ноги, через все заборы: ни еды, ни платья не хватает, воспитательной работы нет. Казенщина. Что-ж будет привязывать ребят к приюту, когда они в своих стайках летом всегда что-нибудь своруют и прокормятся?..
