Генрих Хаапе - Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте
Штаб дивизии направил нам письменное поздравление с блестящим успехом, достигнутым столь небольшой ценой. В конце концов в системе исчисления в масштабе дивизии пятеро раненых и двадцать девять убитых действительно, наверное, ничего не значили. Едва ли в штабе дивизии знали хоть что-нибудь и о лейтенанте Якоби — для них он был просто именем в списках. Дехорн же, как и остальные погибшие в тот день, вообще относился, можно сказать, к «безымянному» рядовому составу… А тот парень с соломенными волосами и с остекленевшим от болевого шока взглядом? Его ужасная рана живота будет всего лишь еще одним подобным случаем в практике хирурга тылового госпиталя… Шансов — пятьдесят на пятьдесят. Может, и выберется… Делаем все, что можем… Кстати, не его ли брат-близнец был убит не так давно под Полоцком? Очень печально. Надо постараться спасти для матери хотя бы одного.
Я вызвал по радио три санитарных машины и отправил с ними всех нуждавшихся в этом раненых; одним из них был наш остающийся пока в живых близнец.
Среди пленных оказалось несколько человек, смысливших кое-что в оказании первой медицинской помощи. При их молчаливом и почтительном содействии я осмотрел раненых русских и распорядился перенести их в неповрежденный дом. Один из помогавших мне пленных вдруг обратился ко мне на хорошем беглом немецком.
— Где вы так хорошо выучились немецкому языку? — удивленно спросил я.
— У моих родителей.
— А где живут ваши родители?
— В Сибири, около Утурска. Это и есть моя родина. Там у нас все говорят по-немецки. Все наши предки были переселенцами из Германии.
Я попросил его рассказать мне об этом поподробнее. Оказалось, что Екатерина II многочисленными заманчивыми посулами зазвала значительное количество немецких крестьян на поселения по Нижней Волге и в Сибири. Их деревни в Сибири и поныне сохранили немецкую самобытность, немецкий язык, даже немецкие песни. Однако большевики, конечно, заставили их воевать против нас, своих соотечественников, в составе Красной Армии. Русский немец сразу заинтересовал меня, и я подумал тогда, насколько полезным он мог бы оказаться для меня. Во-первых, он кое-что смыслил в оказании первой медицинской помощи, а во-вторых, одинаково свободно владел обоими языками. Он сказал мне, что его фамилия была Кунцль.
— Я беру тебя с собой, — сказал я.
Он ничего не ответил и лишь кивнул головой да недоверчиво пожал плечами. Мы пошли вдоль улицы к месту общего сбора батальона.
По пути нам попался большой сарай, в котором мы разглядели какого-то явно бесхозного коня. Подойдя ближе, мы увидели, что по его шее обильно струилась кровь, а на земле рядом с конем лежал мертвый казак, все еще сжимая в руке эфес своей шашки. Пулеметная пуля пробила коню шею, а зазубренный осколок вырвал большой кусок из его брюха. Несмотря на это, верный конь продолжал стоять и охранял своего мертвого хозяина. Я вытащил свой тяжелый русский пистолет, приставил дуло к виску коня и выстрелил. Бедное животное как-то неестественно медленно, будто нехотя, замертво опустилось на землю подле своего хозяина. Это было единственное, чем я мог помочь.
Вымотанные усталостью, мы пробирались в сгущавшихся сумерках к нашим оборонительным позициям. Сегодня ночью нам, возможно, удастся поспать спокойно, зная, что с нашего берега Межи нет ни одного русского; мы даже были вне пределов досягаемости их артиллерии. Однако мне все время не давали покоя мысли о светловолосом близнеце, увезенном в тыловой госпиталь трясущейся на ухабах санитарной машиной, и о его ранении в живот. Я не смог ничего сделать для его брата, не смог ничего сделать для Дехорна, не смог ничего сделать для Якоби… Вполне возможно, что этому парню еще и придется дожидаться своей очереди на операционный стол, а ведь при ранениях в брюшную полость каждая минута промедления с операцией подобна смерти… Как бы не пришлось в самом деле их матери получить где-нибудь через месяц сразу две похоронки на обоих сыновей-близнецов! Заручившись разрешением Нойхоффа побывать в госпитале до того, как мы вернемся на наши оборонительные позиции, мы с Петерманном вскочили в седла и ринулись галопом в тыл.
* * *— Когда мы приехали сюда, герр ассистензарцт, у них на операционном столе уже был другой солдат, тоже с ранением живота, — прошептал мне санитар-носильщик, сопровождавший близнеца в санитарной машине.
Я быстро взглянул на близнеца, лежавшего на носилках вдоль стены, и пощупал его пульс. Он был очень слабым, а губы — пугающе бескровными. Как я и опасался, ему действительно пришлось ждать около получаса, пока хирурги оперировали другого беднягу с ранением живота.
Я толкнул дверь приемного покоя и двинулся прямиком на запахи эфира и карболки, но в результате оказался в длинном школьном коридоре, в котором находился и кабинет Шульца.
— Входите! — откликнулся он на мой стук в дверь. — А, Хаапе! Что занесло вас к нам сюда?
— Герр оберштабсарцт, один из моих людей с тяжелым ранением в брюшную полость нуждается в срочной операции. Успокойте меня, пожалуйста, — скажите, что следующим на операционном столе будет он.
Вкратце я объяснил ему также дополнительную причину моего беспокойства, связанную с тем, что раненый сам совсем недавно похоронил своего родного брата-близнеца под Гомелями.
— Вообще-то он записан на операцию как раз следующим, — сообщил мне Шульц, покопавшись в бумагах на своем столе, а затем добавил: — У нас тут сегодня было задействовано целых пять операционных столов, и ни один не пустовал ни минуты.
— Благодарю вас, герр оберштабсарцт. И…
— Да, доктор?
— Если бы я мог как-то ассистировать при этой операции, то я бы хотел…
— Конечно, доктор.
Я прошел по коридору обратно, отыскал операционную, тщательно вымыл в ординаторской руки щеткой с мылом, и санитар помог мне облачиться в стерильный халат и маску. Никаких резиновых перчаток мне, однако, не дали — они полагались только хирургам и их ассистентам, принимавшим непосредственное участие в операциях. Вошел хирург, штабсарцт Бокшац, стряхнул с себя забрызганный кровью халат, стянул перчатки и погрузил руки в тазик со спиртом.
— Что привело сюда нашего Truppenarzt-a (фронтового врача)? — бодро поинтересовался он, подмигнув мне.
Взгляд его, как я заметил, хоть и был профессионально невозмутимым, но сами глаза отличались характерной воспаленной припухлостью от хронического недосыпания.
— Следующий оперируемый — один из моих людей, — ответил я.
— Не первый и не последний, я полагаю.
— Увы, вы правы, герр штабсарцт. Но этот парень — родной брат-близнец того, что мы уже похоронили не так уж много времени назад.
