Лотта Ленья. В окружении гениев - Найс Ева

— Правда? — спрашивает Лотта.

Джимми опускает взгляд.

— Это правда, мне нравится, как вы поете.

— Спасибо. Это большой комплимент для меня. Честно.

Мальчик застенчиво кивает, но теперь уголки его рта поднимаются.

Если Лотте повезет, то мальчика еще можно подкупить сладостями и приключенческими фильмами.

— Надеюсь, кино будет таким же хорошим, как говорят. У меня еще шоколадные конфеты есть, вкусные. Мы прекрасно проведем время.

В кино Лотта устраивает так, чтобы Джимми сидел между Максом и ею. Он должен насладиться «Вива, Вилья!», не беспокоясь о проявлениях нежности взрослых. Похоже, ему это нравится, как и конфеты. Он опустошил коробку почти в одиночку задолго до того, как мексиканского революционера Панчо Вилья — которого называют Ля Кукарача — убивают в конце. Имя актера, выведенное крупными буквами, красуется на плакате перед входом в «Мадлен Синема», иначе бы Лотта его не узнала. Они изуродовали красивое волевое лицо Уоллеса Бири челкой, свисающей прядями, сомбреро и глупыми усами.

После фильма Макс, похоже, в приподнятом настроении.

— Может, пойдем где-нибудь перекусим?

Лотта смотрит на Джимми. Когда он кивает, она тоже соглашается. Но в машине Лотта на мгновение забывает о его присутствии и позволяет скользнуть языку Макса по ее чувствительному ушку.

С заднего сиденья доносится хриплый вдох:

— Я хочу выйти на следующей станции метро.

— Извини. — Лотта смеется и немного отодвигается от Макса.

— Тебе нехорошо, Джимми? — озабоченно спрашивает Макс.

— Тебя это удивляет?

Нахмурив брови, Макс пытается поймать взгляд сына в зеркале заднего вида.

— Ты чего?

— Ничего, я просто хочу выйти.

Эрнст неохотно останавливает машину.

— Ну как хочешь.

Джимми громко захлопывает дверь машины, и этот громкий стук заставляет подпрыгнуть от испуга пожилую даму, проходящую мимо.

Но Макс уже снова давит на газ.

— Это что такое? Завтра я пойду куда-нибудь только с ним одним. Ты уже подумала о моих планах?

— Ты имеешь в виду — сделать из меня живое искусство?

— Я хочу, чтобы ты импровизировала живьем, комментируя в пении картины, и это бы всех провоцировало. Сможешь?

— А ты сомневаешься?

— Конечно нет.

Она закрывает глаза и опускает голову на спинку кресла. Именно завтра я все ему скажу. Завтра, точно. Но необыкновенное насекомое, которое он сделал для нее, она будет хранить под стеклом. И сохранит карикатуру, написанную Эрнстом с них обоих, на которой хищная птица клюет шляпу Лотты. Завтра.

СЦЕНА 4 Странный отросток — Париж,

весна 1935 года

Ни расстаться с Максом окончательно, ни получить ясный ответ от Курта Лотта не могла. Для переспросов она слишком горда. С Максом они уже давно не спят, но не столько из-за их порядочности или предубеждений, сколько из-за ужасной боли внизу живота, которая мучит Лотту. В конце концов она привела Лотту на неудобное кресло в кабинете месье Дальcаса. С высоко поднятой юбкой Лотта лежит перед ним, пока врач деликатно осматривает ее гениталии. Между обсуждением состояния ее здоровья он успевает вести вежливую беседу. Он кажется ей механиком, который ремонтирует машину.

— Мотор сломан?

— Какой мотор? — Он озадаченно смотрит на нее, останавливаясь. — Все нормально.

Она решает, что лучше молчать.

— Кстати, я видел ваш спектакль, госпожа Ленья. «Смертные грехи». Мне очень понравилось.

Наконец-то он вытаскивает из нее холодный металл, который крайне неприятно касался ее лона.

С трудом Лотта сдерживает улыбку.

— Я рада, что вам понравилось то, что вы видели.

Он откашливается.

— Речь идет о полипе в матке. Ничего страшного, но будьте готовы к небольшой операции.

— Полип? Откуда он?

Дальсас пожимает плечами.

— В таких образованиях нет ничего необычного. Они просто иногда появляются.

Тогда хорошо. На секунду Лотта испугалась, что эта болезнь послана ей в наказание за ее неугомонность. Она не считала себя слишком набожной, но кто его знает. В детстве, дойдя до входной двери, она каждый раз возвращалась, если забывала перекреститься у статуи Девы Марии на лестничной площадке.

— Вы сейчас будете удалять этот чертов полип?

— У меня здесь нет такой возможности. Но я вместе с моим коллегой с радостью буду с вами во время операции в клинике.

— Это очень дорого?

Насколько легкомысленно она тратила деньги раньше, настолько же бережно относится к каждому франку теперь. Чтобы не просить Курта о поддержке снова.

— Вас могут прооперировать в госпитале. Там операция не будет стоить вам и франка. Но придется делить палату с несколькими женщинами и рассчитывать на то, что во время операции будет много студентов.

— А в частной клинике?

— Там вы получите отдельную палату, но придется заплатить примерно тысячу франков.

Очевидно, он правильно истолковал ее колебания, быстро добавив:

— Поезжайте в больницу. Я буду с вами.

— Спасибо, господин Доктор. Значит, все не так плохо. Как долго мне придется там оставаться?

— После операции вы сможете быстро вернуться домой. Но кто-то должен будет присматривать за вами, чтобы не позволять вам перенапрягаться.

Лотта думает о своей маленькой комнате в пансионе и ее хозяйке, мадам Шаран, которой все до лампочки.

— Конечно, не вопрос.

Она убирает ноги с кресла и встает. А когда пытается проскользнуть в нижнее белье, врач останавливает ее и показывает жестом на ширму. Лотта удивляется — какая женщина обращает внимание на конфиденциальность, после того как врач все уже видел и трогал? Но Лотта все же выполняет просьбу.

— Сколько я должна за осмотр? — спрашивает она потом.

— Ничего. Для артистов лечение бесплатно.

— Большое спасибо. Очень мило с вашей стороны.

Он улыбается:

— Не благодарите. Так установлено государством.

— Vive la France! — восклицает Лотта на прощание.

СЦЕНА 5 Свидание — Париж,

весна 1935 года

Курт не позволил ей оперироваться в больнице и настоял на частной клинике — за его счет. А приходить в себя заставил в его квартире, чтобы добрая мадам Бертон могла готовить для Лотты и выхаживать ее. Они не видели друг друга, потому что он жил в другом месте. Как будто Лотту могло бы это беспокоить! Но, похоже, он изменил планы, потому что через четыре дня сообщил о своем возвращении. И просил не покидать из-за него квартиру, потому что ей еще надо беречь себя. Его слова звучали ужасно серьезно.

Она суетливо ерзает на диване. Наверное, ей стоило уйти. Курт, кажется, не придает большого значения ее присутствию. Чем ближе время его прихода, тем меньше она верит, что сможет переубедить его. Она могла бы спокойно вернуться в пансион, потому что, кажется, вполне восстановилась. Но Лотта осталась.

Она вскакивает, когда слышит, как он отпирает дверь. Потом снова садится и разглаживает складки юбки. Рядом с ней, на прикроватном столике, лежит книга. Она была там со дня ее приезда, но Лотта даже не взглянула на нее. Теперь она открывает ее наугад. «Гекльберри Финн». Курт рассказывал ей, что мечтает создать оперу на этот сюжет. Марк Твен сформировал все ее представления об Америке, как и рассказы Джека Лондона.

— Привет.

Курт уже стоит в комнате. Она смотрит наверх.

— Привет.

Лотте удается казаться удивленной, будто она настолько поглощена книгой, что не заметила возвращения Курта.

— А где Харрас? — хочет узнать Курт.

Она откладывает книгу и поднимается.

— У мадам Бертон.

Они здороваются, целуя друг друга в щеку. Садясь, Лотта отодвигается к краю дивана, чтобы предложить свободное место Курту, но он игнорирует ее предложение и выбирает кресло. После такой демонстрации неприятия она даже не знает, как начать разговор. Сначала расспрашивает его о лондонских приключениях. Он рассказывает, как однажды Скотленд-Ярд [18] появился у него перед дверью, потому что фунтовые банкноты, которые он обменял у Ауфрихта, неожиданно оказались фальшивыми. Она громко смеется над этим анекдотом, но ей тяжело концентрироваться на его болтовне. Между ними пролегает густая дымка невысказанного, как ширма, поглощающая все звуки.