Павел Милюков - История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова
Чего добивается Германия? Американская нота отвечает точно и правильно: она «ищет залога, чтобы война окончилась восстановлением status quo ante[7]. Можем ли мы допустить восстановление status quo ante bellum[8]? Нет. Ведь «именно из status quo ante возникла настоящая неправедная война – именно из мощи германского правительства внутри империи и из широко распространенного господства и влияния его вне этой империи». «Правящие классы в Германии… несправедливо приобрели для своих частных властолюбивых планов своекорыстные преимущества по всему пути от Берлина до Багдада и далее. Иностранные правительства одно за другим оказались благодаря этому влиянию, хотя и без открытого завоевания их территорий, запутанными в сеть интриг, направленных не против чего-либо меньшего, как мир и свобода мира. Вот тот status quo, который «должен быть изменен таким способом, который помешал бы когда-либо снова произойти такой чудовищной вещи», и для этого «петли интриги должны быть разорваны… путем исправления уже причиненных зол, и меры должны быть приняты для предотвращения возможности когда-либо снова сплести или починить эту сеть».
Чего хочет Америка? «Ее положение в настоящей войне, – говорится в ноте, – так ясно и гласно, что никто не может отговариваться непониманием». Эта ясность положения Америки и была решительным камнем преткновения для идеологии русского Совета. «Америка не ищет ни материальной пользы, ни какого бы то ни было приращения. Она сражается не за выгоду или своекорыстную задачу». И, однако, она сражается: мало того, она начала сражаться со всем свежим пылом неистраченных сил и нетронутого энтузиазма, когда в России заговорили о «разбойнической» войне «империалистических правительств». В приведенных цитатах уже указана отрицательная задача участия Америки в войне: мы знаем, чего больше не хочет Америка. Чего же она добивается в положительном смысле? Вильсон отвечает одним из своих удивительных определений, в которых сложность и глубина мысли борются с ясностью и точностью выражения. «Братство человечества не должно быть долее красивой, но пустой фразой. Ему надо дать строение силы и реальности. Нации должны осуществить общую свою жизнь и учредить действенное сотрудничество для обеспечения этой жизни против нападений самодержавной и себялюбивой власти. Для этих целей мы можем расточать свою кровь и достояние, ибо мы всегда этих целей желали. Если мы теперь не будем расточать на них кровь и благосостояния и не получим успеха, то, быть может, мы никогда не будем способны снова объединиться и составить силу для великого дела человеческой свободы. Настал день одержать верх или покориться. Если силы автократии смогут нас подавить, то они подавят. Если мы останемся объединены, то победа обеспечена, и она даст нам свободу. Тогда мы сможем быть великодушны: но ни тогда, ни теперь мы не должны упустить ни одного средства обеспечить справедливость и безопасность».
Новый курс внешней политики потерпел, таким образом, очевидное для всех фиаско. «Можно по этому поводу негодовать, можно наговорить множество жалких слов, – писала газета «День», – можно попытаться замолчать или заговорить правду – это дело вкуса, но шила в мешке не утаишь… С демократической Россией заговорили так, как не осмеливались говорить с царской Россией… Первоначально нас испугались.., но дни шли за днями, трезвые политики за границей присмотрелись к тому, что у нас происходит, и сделали свои выводы».
Все негодование теперь, после всех прежних выходок против Англии и Франции, обрушивалось на Вудро Вильсона. «Слово за народами, – писали теперь «Известия Совета рабочих и солдатских депутатов. – Президент Вильсон ошибается, если думает, что такие мысли могут найти доступ к сердцу революционного народа. Российская революционная демократия слишком хорошо и твердо знает, что путь к страстно ожидаемому всеобщему миру лежит только через объединенную борьбу трудящихся всего мира с мировым империализмом. Ее не могут поэтому сбить никакие туманные высокопарные фразы. И само собой понятно, какие чувства вызовет в ней странная претензия изобразить все более и более возрождающийся в международном социализме дух братства и мира, как… результат немецкой интриги». Однако же официоз коалиционного правительства счел за лучшее подавить в себе эти «чувства» и признать в ответах союзников два шага вперед по пути, намеченном «революционной демократией»: во-первых, «признание принципа» и, во-вторых, «согласие на пересмотр договоров». «Наше правительство, – заявляли «Известия» от 13 мая, – сумеет сделать из этого согласия надлежащие выводы, а именно превратить пересмотр договоров в коренное изменение их в том направлении, которого требует революционная Россия», вытравив из договоров при помощи «народов Англии и Франции» «все, в чем мог найти прибежище империализм». К этому требованию присоединился и орган меньшевиков с.-д. («Рабочая газета»), «Английская и французская буржуазия, – говорила газета 28 мая, – готова переменить флаг, но под новым флагом они желают провезти старый груз. На такой почве никакого соглашения между нами и ними быть не может. Но в таком случае послать ультимативную ноту и в случае неудовлетворительного ответа рвать с союзниками? Нет, конечно, нет. Должна быть сделана попытка пересмотра (прежнего соглашения между союзниками) путем специально созванной конференции представителей союзных правительств».
Новые уступки М. И. Терещенко Совету. Ближайший шаг М. И. Терещенко в ответ на полученные ноты союзников был, таким образом, предопределен. 31 мая М. И. Терещенко передал Альберу Тома при его прощальном визите следующую ноту, опубликованную затем 3 июня. «Русская революция является не только переворотом во внутреннем строе России, но и могучим идейным движением, выявившим волю русского народа в стремлении к равенству, свободе и справедливости как во внутренней жизни государства, так и в области международных отношений. В воле этой члены русского революционного правительства черпают свои силы; в служении ей – их долг и задача». После этого введения нота повторяла сакраментальные фразы советского пацифизма о «стремлении к достижению всеобщего мира на основаниях, исключающих всякое насилие, откуда бы оно ни исходило, равно как и всякие империалистические замыслы, в какой бы форме они ни проявлялись», и о том, что «верный этим принципам русский народ твердо решил бороться с явными или скрытыми империалистическими замыслами наших противников как в политической, так и в финансовой или экономической области». Подчеркнув этим свое разногласие с формулами союзников, М. И. Терещенко указывал далее на тот способ устранения этого разногласия, который был уже предрешен. «Если в отношении целей, преследуемых на войне и могут проявляться различия во взглядах между нашим и союзными правительствами, мы не сомневаемся, однако, что такое единение между Россией и ее союзниками обеспечит в полной мере общее соглашение по всем вопросам на основании выставленных русской революцией принципов». «Приветствуя решения тех союзных держав, которые изъявили готовность идти навстречу желанию русского правительства подвергнуть пересмотру соглашения, касающиеся конечных задач войны», нота предлагала «созвать для этой цели конференцию представителей союзных держав, которая могла бы состояться в ближайшее время, когда для этого создадутся благоприятные условия». Вне пересмотра объявлялось лишь одно соглашение (5 сентября 1914 г. в Лондоне) – о незаключении одним из союзников сепаратного мира.
Заранее условленная с вождями Совета русская нота была, конечно, встречена советской печатью с полным сочувствием: это уже не «лживый дипломатический язык Милюкова» («Рабочая газета», 4 июня). Подчеркнутые слова о «насилии» и «империалистических задачах» были истолкованы как относящиеся также и к союзникам: Россия этим «разрывала заколдованный круг всемирного империализма» и давала «борьбе русской революции с системой всемирного империализма» «широкую международную постановку». Уклончивую фразу о «благоприятных условиях» официоз Совета также толковал в своем смысле: такие условия создадутся, когда «международная борьба демократии» «побудит правительства Англии и Франции пойти навстречу требованиям российской революции». «Решающую роль в развитии этой борьбы должна сыграть международная конференция, созываемая в Стокгольме по инициативе исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов. К концу работы этой конференции Временное правительство и приурочивает постановку на практическую почву вопроса о пересмотре договоров («Известия Совета рабочих и солдатских депутатов», 4 июня). А так как к этому времени уже начала выясняться проблематичность созыва Стокгольмской конференции, то непримиримая идеология совета и оппортунизм М. И. Терещенко легко нашли примирение в уклончивой фразе, откладывавшей пересмотр договоров ad Kalendas Graecas[9]. Советский официоз мог заявлять, что нота Терещенко «знаменует собой решительный поворот в методах международной политики Европы» (там же), а европейская дипломатия могла без особого труда примириться с новой русской фразеологией, тем более что тут же М. И. Терещенко давал союзникам и дружественной к ним части русского общественного мнения яркий реванш. В один день со своей нотой министр иностранных дел опубликовал перехваченную переписку Роберта Гримма с федеральным советником Гофманом об условиях германского мира; к этому документу были приложены путаные объяснения Гримма, данные Церетели и Скобелеву, двум министрам, гарантировавшим Терещенко благонадежность Гримма при его въезде в Россию. Объяснения Гримма, по сообщению правительства, были признаны Скобелевым и Церетели «неудовлетворительными», и заявление кончалось сообщением: «Временное правительство постановило предложить Роберту Гримму покинуть пределы России. Р. Гримм выехал из пределов России». Нужно прибавить, что М. И. Терещенко сделал этот шаг в тот момент, когда в частном совещании членов Государственной думы было намечено обсуждение вопроса внешней политики и должен был подвергнуться публичной критике первый месяц нового курса. Дав знать частным образом, что «для поддержания равновесия» он не явится с объяснением к членам Государственной думы, чтобы не быть вынужденным явиться также и перед Советом, М. И. Терещенко старался установить некоторое равновесие в своем активе и пассиве перед более широким фронтом русской общественности.
