Александр Ливергант - Фицджеральд
Со временем устанавливается «график общения» супругов: обычно Скотт снимает дома и квартиры неподалеку от клиники, где лечится Зельда, и когда ей становится лучше, она перебирается из больницы к мужу с дочерью; в клинику же ездит на еженедельные консультации. Бывает даже, Фицджеральды куда-то ненадолго по старой памяти выезжают, в Майами, в Палм-Бич, на Кубу, однако былой радости такие «семейные выезды» не доставляют: он напивается и делается буен, она уходит в себя, или начинает у всех на глазах молиться, или же сообщает первому встречному, что ее муж — опасный человек, маньяк, и за ним нужен глаз да глаз. Причина скандалов, что дома, что «на выезде», в сущности, всегда одна и та же: он — не в состоянии выносить тяжкое бремя сосуществования с психически неполноценным человеком; она — тяжело больна, но не желает, чтобы с ней обращались как с больной. В результате, когда они вместе, без ссор и скандалов не проходит и дня, как это было до женевской клиники. Она: «Не бери на себя роль моего лечащего врача!» Он: «Не желаю быть при тебе психиатрической сиделкой! Из-за тебя никак не могу дописать роман!» Она: «Меньше бы пил — давно бы дописал!» Он: «Что ты в этом смыслишь? Ты — третьестепенная сочинительница и второсортная балерина! А я — профессиональный писатель. И я тебя кормлю!»
По грустной иронии, этими криками оглашается не палата для буйнопомешанных, а «похожая на сказочный теремок» живописная усадьба, которую Фицджеральды снимают в начале 1930-х и которая на французский манер названа «La Paix» — «Мирная». В «мирной» усадьбе идет безжалостная война. Скотт — не злой человек, но уколоть старается побольнее; сдают нервы. «Работаю и волнуюсь, — фиксирует он в это время в дневнике. — Зельде хуже… Чудовищные долги… По возвращении из клиники Зельде очень плохо. Считает свое положение безнадежным, хочет покончить с собой. Ужасная тревога. Зельда в аду».
В аду — оба, при этом и он, и она изо всех сил стараются держать себя в руках, но часто срываются — если не друг на друга, то на дочь; в эти годы она живет с родителями вместе, к чему не привыкли ни они, ни она: «Ни черта не делаешь! Избаловалась! Ни с кем и ни с чем не хочешь считаться!» Скотти меж тем уже взрослая, ей четырнадцать. Фицджеральд хочет, чтобы она первенствовала во всем — в учебе, во французском, в теннисе. Тревогу за жену переносит на дочь: как бы не попала в дурную компанию. Отправляет Скотти к своей двоюродной сестре и вслед пишет кузине тревожное письмо: «Только не отпускай ее с этими шестнадцатилетними переростками, у которых водятся деньжата и купленные права на вождение». Скотту, как и набоковскому Гумберту-Гумберту, не хотелось, чтобы его дочь предавалась здоровым забавам, «находила счастье в восхищении нравящихся ей мальчиков».
Чтобы читатель ощутил накал семейных ссор, расскажем, чем кончилась одна из них. Молча выслушав адресованные ей оскорбления, Зельда, не проронив ни слова, выбежала из гостиницы, где они в это время жили, и исчезла в неизвестном направлении. Скотт же, вместо того чтобы броситься за женой, стал в остервенении выбрасывать из чемодана ее вещи — выбрасывал и рвал их на мелкие кусочки. Спустя несколько часов Зельду нашли на вокзале: без единого цента в кармане, в съехавшей набекрень шляпке, по-детски завязанной под подбородком, она сидела в зале ожидания и читала вслух Библию. Вернуться в гостиницу наотрез отказалась, хотя до прихода ашвиллского поезда оставалось еще несколько часов.
Ссоры между супругами сменяются затишьем — и этот этап в их отношениях тоже описан в «Ночь нежна», где герой — психиатр, а его жена «по совместительству» — его пациентка: «Они мало о чем решались разговаривать последнее время и редко находили нужное слово в нужную минуту; почти всегда это слово являлось потом, когда уже некому было его услышать. Они жили какой-то сонной жизнью, каждый своей, погруженные в свои думы». В такие дни они чувствовали себя чужими друг другу в еще большей степени, чем когда ссорились. И чувство это постепенно входило в привычку… Героев «Прекрасных и проклятых», Энтони Пэтча и Глорию (а в действительности — себя и Зельду), Фицджеральд сравнивает с двумя золотыми рыбками в банке, из которой вылили всю воду: они, пишет Фицджеральд, «не могли даже подплыть друг к дружке».
Зельда и Скотт иногда «подплывали»: случались в их отношениях и светлые периоды, когда «сонная жизнь» взрывалась не скандалом, а внезапным и обоюдным приливом чувств. Из больницы Зельда пишет мужу нежные, проникнутые христианским всепрощением письма; основной мотив тот же, что и в Швейцарии: я доставляю тебе столько страданий, а ведь я всегда тебя любила. В его же письмах порой сквозит ирония, он старается обратить надрыв в шутку, снизить градус раздражения, говорить на отвлеченные темы, вселить, пусть и ненадолго, в жену оптимизм. Зельда, мол, недооценивает успехов Скотти сначала в школе, а потом в престижном женском «Вассар-колледже». «У нас есть все основания гордиться своей малышкой», — напишет он жене в конце 1930-х из Голливуда: она ведь в свои неполные восемнадцать и музыкальную комедию сочинила, и студентка она многообещающая, и клуб основала. Вообще, убеждает жену, что всё в конечном итоге не так уж плохо. Возникающие трудности — временные, и денег он достанет, и ее рассказы будут напечатаны, и свой многострадальный роман (в начале 1930-х это «Ночь нежна», в конце — «Последний магнат») он планирует закончить «в самое ближайшее время».
В жену пытается вселить оптимизм, сам же страдает от тяжелой депрессии — есть от чего. Болезнь жены, прав Мейер, словно бы передается и ему, и эту ситуацию он точно так же воспроизведет в «Ночь нежна». С больной женой он, положим, уже свыкся, но в середине 1930-х, ко всему прочему, с гораздо меньшей охотой печатают его рассказы — он что же, разучился писать?! И в конце 1935 года Скотт («Мне на всех и на всё наплевать», — читаем в «Записных книжках» этого времени) внезапно всё бросает — жену в клинике, дочь в школе, квартиру в Балтиморе, которую в это время снимает. Набивает портфель самым необходимым и буквально без гроша в кармане уезжает за много миль в Северную Каролину, в крошечный Хендерсонвилл, курортный городок под Ашвиллем, — опроститься. Остановившись в дешевом — два доллара в ночь — отеле «Скай-лендз», живет там целый месяц, ни с кем по существу не общаясь и занимаясь «литературным самобичеванием», — сочиняет очерк «Крушение». Живет на хлебе и воде; хлебом в его случае были мясные консервы, крекеры и яблоки, водой — баночное пиво, «воды» выпивалось немало. Вернувшись, когда вновь обретет чувство юмора, вспомнит: «Забавно ощущать себя нищим. А еще забавнее при входе в гостиницу ловить на себе почтительный взгляд портье, которому невдомек, что мой долг составляет даже не тысячи, а десятки тысяч долларов».
