А. Махов - Тициан
Рассказывают, что когда в 1637 году «Подношение Венере» отправлялось из Италии в дар испанскому королю, то, узнав об этом, работавший тогда в Неаполе художник Доменикино горько заплакал. И неудивительно, ибо эта картина преисполнена такой радости жизни, а живопись ее столь прекрасна, что невольно веришь этому анекдоту, а может быть и действительно имевшему место факту, поскольку Доменикино немало почерпнул у Тициана — взять хотя бы его известное полотно «Охота Дианы» (Рим, галерея Боргезе).
Но «Подношение Венере» все же уступает более гармоничной по композиции и совершенной по исполнению аллегории «Вакханалия» или «Праздник на острове Андрос», на которой изображена безудержная оргия пьяных жителей острова, где был силен культ Вакха и вино лилось рекой. Среди пирующих не видно самого бога виноделия, зато на холме лежит его упившийся наставник Силен, который служит напоминанием веселящимся вакханкам и сатирам о неизбежном горьком похмелье. Справа выделяется своей откровенной, язычески дерзкой наготой лежащая на белом покрывале спящая девушка. Заложив руку под голову и выронив недопитую чашу, она продолжает спать, а вокруг нее шумное веселье. Это, пожалуй, одно из самых эротических изображений обнаженной натуры у Тициана. Чтобы придать больше естественности и правдоподобия мифологической сцене, рядом у ног безмятежно спящей обнаженной красавицы художник поместил пухлого карапуза, который, задравши рубашонку, справляет малую нужду. Эта натуралистическая деталь будет позднее подхвачена Рубенсом в его аллегорических картинах.
Рядом на земле лежит раскрытая книга с нотами и начертанным по-французски двустишием: Qui boit et пе reboit / Ne cats que boir soil.
Тот, кто пьет и снова пьет,
Без вина не проживет.
Стихи звучат, словно сакральный припев для хоровода во время дионисийской оргии. По-видимому, такая подробность была вставлена по настоянию самого Альфонсо д'Эсте, большого любителя праздничных застолий, а приведенные слова и ноты взяты из вокального сочинения, написанного по случаю фламандским музыкантом Виллартом, в котором герцог души не чаял.53
Обнаженную спящую вакханку можно принять за Ариадну, которую бросил возлюбленный, поскольку на дальнем плане в море виден парусник, служащий намеком на уплывающего с острова Наксос Тесея. Правда, спящая дева может быть одной из вакханок. Но тогда почему лишь она показана обнаженной? И что означает уплывающий корабль? По всей видимости, это Тесей поднял белый парус, дав тем самым понять, что ему удалось убить Минотавра. А если это так, тогда перед нами не остров Андрос, как принято считать, а Наксос со спящей Ариадной, которую покинул неблагодарный Тесей. Вероятно, художника здесь занимал не столько миф как таковой, а скорее возможность дать волю собственной фантазии при написании яркой картины безудержной вакханалии, независимо от того, где происходит действие — на Андросе или Наксосе.
Тициановская «Вакханалия» служит прекрасной иллюстрацией к вакхической поэзии древних с ее выражением радости бытия, так выразительно звучащей в произведениях греческого поэта Посидиппа, жившего в III веке до н. э.:
Брызни, Кекропов сосуд, многопенною влагою Вакха.
Пусть нами правит один сладостно-горький Эрот!54
На картине жители острова Андрос — люди молодые и красивые, но вконец потерявшие голову из-за обильного возлияния сладостного нектара. Ко всем им был бы применим добрый совет Пушкина, который дал свою версию двустишия древнего поэта Иона Хиосского:
Юноша! скромно пируй и шумную Вакхову влагу
С трезвой струею воды, с мудрой беседой мешай".55
Упаковав две картины, Тициан стал собираться в путь. Руководила сборами Чечилия, настоявшая на том, чтобы он взял в дорогу с собой нарядный камзол для великосветских приемов в Ферраре.
Когда по прибытии Тициан взялся за размещение картин в соответствии с освещенностью «алебастрового кабинета», где уже висело подправленное им ранее беллиниевское «Празднество богов», и ярким пятном выделялся на дверце книжного шкафа «Динарий кесаря», все вдруг озарилось новым светом, и Альфонсо д'Эсте пришел в неописуемый восторг. Трудно было поверить, что еще недавно герцог был полон злобы — теперь он рассыпался в благодарностях перед художником, всячески стараясь его ублажить.
По столь радостному случаю вечером в замке был устроен большой прием с фейерверком и пушечной пальбой, на который собралась местная знать, горя желанием увидеть вновь прославленного венецианца и полюбоваться его новыми творениями. На сей раз настоящей хозяйкой раута оказалась обворожительная Лаура Дианти, а бедняжка Лукреция Борджиа угасала от скоротечной чахотки в одном из монастырей. Герцог уже открыто называл Лауру своей единственной любовью. Среди гостей не было Ариосто, которого коварный кардинал Ипполито д'Эсте за отказ поэта сопровождать его в Венгрию отправил, словно в ссылку, управлять землями в глухой гористой провинции Гарфаньяна, перешедшей недавно во владение феррарского герцогства. Впрочем, поэту эта ссылка пошла на пользу — там он оказался соединен со своей дамой сердца по имени Алессандра и смог целиком отдаться творчеству среди долин и лугов гористого края.
Всякий раз из поездок Тициан возвращался усталый и окончательно вымотанный. Особенно утомляли разговоры с заказчиками. Но едва он переступал порог дома, где его радостно встречала Чечилия, и силы вновь возвращались к нему. С каким восторгом он слушал бесхитростные рассказы подруги о ее житье-бытье в его отсутствие! Но от домашних радостей и работы в мастерской его отвлек объявившийся как-то спозаранку посол Тебальди с очередным посланием от Альфонсо д'Эсте, в котором тот в категоричной форме потребовал дослать третью из заказанных аллегорий.
Видя недовольство художника, Тебальди предложил запастись на всякий случай письменным свидетельством от знакомого лекаря, в котором удостоверялась бы болезнь, не позволяющая пока завершить работу. Сочтя это несусветной глупостью, Тициан посоветовал послу самому заручиться подобной писулькой. Но, сжалившись над расстроенным Тебальди, он все же нацарапал короткий ответ герцогу. Поблагодарив за предложенный сюжет картины, он выразил, насколько мог, свое нижайшее к нему почтение. В письме, в частности, говорится:
«Чем больше я задумывался над так удачно подсказанной Вашей светлостью идеей, тем сильнее укреплялся во мнении, что восхищающим нас ныне величием своего искусства все античные живописцы во многом, а я бы сказал, что почти во всем, обязаны тем великим кесарям, которые мудро заказывали им именно то, что приводило к столь похвальным результатам… Должен признаться, что Ваша светлость не смогла бы предложить мне более благодатной темы, которая так взволновала бы мою душу, как эта. А поэтому я приложу все свое старание и умение, чтобы получилась поистине превосходная картина, которая оправдала бы Ваше доверие и была бы вполне достойна подсказанной мне Вами идеи»56.
