Михаил Арлазоров - Лавочкин.
Укрощение огня происходило со смертельным риском. Конечно, наибольшая опасность выпала на долю летчиков-испытателей, однако и инженеры не могли пожаловаться на недостаток рискованных ситуаций.
— Когда запускали жидкостно-реактивные двигатели, — рассказывал генерал Ефремов, — нужно было очень тщательно заполнить систему топливом. Ведь если в нее попадал воздух, мог произойти взрыв.[18] За наполнение! системы приходилось наблюдать, стоя в непосредственно близости от самолета (в то время многое еще не успел додумать).
Однажды это наблюдение проводил один из ближайших помощников Глушко. А кислота ему в глаз! Это надо было видеть! Это надо было слышать — жуткий крик. Мы только начинали работать с азотной кислотой, а он имел уже с ней дело далеко не первый год и отлично понимал какими ужасными последствиями это чревато! Дело было зимой, но конструктор буквально с головой нырнул в ледяную воду и сразу же стал промывать глаза. Быстрота? и самообладание спасли ему зрение.
Что говорить! Работа с ЖРД изобиловала опасностями, но Лавочкин прятал волнения. Он знал — настроение главного конструктора передается его сотрудникам и потому держался в высшей степени хладнокровно.
В наркомате интересовались положением дел с машиной. Телефон зазвонил, когда на испытательном аэродроме нужно было отрегулировать двигатель. Ждали двигателистов. Семен Алексеевич с присущим ему юмором ответил на звонок так: — Машина готовится, немедленно пришлите представителей двигателистов, а то мои люди сами начали ковыряться в двигателе. Скоро мы взлетим на воздух.
— Мы дождались представителей, — вспоминает Г. А. Арефьев. — Они санкционировали правильность регулировки, а на воздух мы все-таки взлетели.
В присутствии представителей. Правда, жертв не было, но поломали забор.
Двигатель улетел за забор…
Люди приспосабливаются к ситуациям, казалось бы, совершенно немыслимым.
Привык к своим взрывчатым полетам и Шиянов. Он прилетал со слезящимися глазами, с воспаленным, в красных пятнах лицом, но выполнив полетные задания. Шиянов по опыту знал: самое главное- вытерпеть первые минуты.
Потом, когда поток встречного воздуха продует фюзеляж, становилось легче.
Но привычка привычкой, а опасность от этого не уменьшалась. В одном из полетов, обрадованный тем, что шло все, как говорится, наилучшим образом, Шиянов включил двигатель вторично. Ох, лучше бы он этого не делал!
— Прогнал я площадку, — вспоминает Г. М. Шиянов. — Остановил двигатель.
Здорово получилось. Отсекло мгновенно. Все как следует, так значит, думаю, надо еще разочек.
Сигнальные лампочки показывают, что все у меня нормально, что давление везде есть, что оба компонента подошли к выходным кранам. Даю я ручку пуска ЖРД. Знаю, получишь удар в спину и понесешься… А тут вдруг ничего нет.
Быть может, времени прошло меньше секунды, а мыслей в голове пронеслось множество. В воздухе секунды длинные…
Не успел я сообразить, что же получилось, — страшенный взрыв сзади.
Такой, со звоном в ушах! Машину мгновенно поставило вертикально. У меня прямо искры из глаз посыпались. Перегрузка не только больше эксплуатационной, но и больше расчетной. Как выяснилось потом, крыло деформировалось и в обшивке возникли трещины. Машина вошла в авторотацию, сделала несколько восходящих бочек. Ручка мне по ногам. Я сообразил: произошел взрыв, там, где были рули, больше ничего нет. Расстегнул ремни, раскрыл фонарь. Собираюсь прыгать. Машина в это время шла боком. Посмотрел на землю и, это мне очень хорошо запомнилось, подумал, как жестко будет приземляться, ведь на дворе ноябрь и земля промерзла. Ох, думаю, будет неприятно, и инстинктивно схватился за ручку. Ее трясло со страшной силой.
Но потянул, смотрю — машина немного управляется. Стоп, думаю, прыгать рано.
Подобрал режим минимальной тряски — лечу. Попробовал — рулей слушается вяло, на большие углы не взбирается. Ноги шасси выпускаются. Решил — буду пытаться сажать…
Когда Шиянов посадил машину, картина открылась неприглядная. От рулей остались одни слезы.
Осмотрев самолет, Семен Алексеевич сказал: — Вот, военные жалуются, что у машины мал запас рулей, а Шиянов ее совсем почти без рулей посадил.
Лавочкин, как всегда в трудную минуту, постарался пошутить. Но Глушко было не до шуток: — Почему вы включили двигатель повторно? — спросил он Шиянова.
Немедленно погасив улыбку, Лавочкин сказал, опередив летчика-испытателя: — Валентин Петрович, это моя вина. Такое заданий летчику дал я.
Вскоре после того как вышло первое издание это! книги, я встретился с академиком В. П. Глушко и спросил о впечатлениях от работы с Лавочкиным.
«Работали мы дружно, — ответил Валентин Петрович. — Я с глубочайшим уважением вспоминаю нашу совместную работу. Она всегда была какой-то деловой! С ним было приятно работать и в трудные минуты и в хорошие. И запомнилась мне эта работа еще и потому, фирма Лавочкина была первой, с которой пришлось! связаться нашему КБ, когда ВВС поставили вопрос о применении наших двигателей на конкретных конструкциях.
В нашем деле тогда возникало много трудностей. Для Семена Алексеевича понимание всех этих трудностей, равно как готовность оказать немедленную поддержку, очень характерны. Таким он и запомнился мне — человеком большой души».
Одновременно с «укрощением огня» решалась и другая, отнюдь не менее сложная и не менее драматичная по возникавшим ситуациям задача — «приручение воздушных струй». Достаточно, например, вспомнить о гибели Бахчиванджи.
Никакого взрыва. Никакого всплеска взбунтовавшегося пламени. Бахчиванджи не пытался прыгать или открыть фонарь, не производил никаких внешне видимых действий, чтобы спастись. Летел самолет нормально, и вдруг пикирование и удар в землю.
Гибель Бахчиванджи — одна из многих загадок того времени. Случались эти загадки не только с пилотами реактивных самолетов. М. А. Тайц, крупнейший специалист по летным испытаниям, рассказывал, как на фронте, догоняя противника, пикируя, советские летчики встречались с необычным явлением. В большинстве случаев их доклады звучали так: — Полетел, погнался, а управление заклинило — и ни тпру, ни ну. Машина пикирует. Управление заработало только у самой земли.
Летчикам казалось, что происходит чисто механическое заклинивание. На самом же деле управление «запирали» аэродинамические силы. Они возрастали так, что преодолеть их было невозможно даже самому сильному человеку. Это были первые симптомы грозного явления — волнового кризиса, более известного под именем «звуковой барьер».
