Григорий Ревзин - Ян Жижка
До возвращения на Табор надо было договориться с пражанами о будущем чешском короле.
Никто из пражских купцов и мастеров ремесленных цехов не поддерживал более претензий Сигизмунда. Бюргеры, зная о намерении императора отнять у них все, что успели они захватить у патрициев городов и у церкви, ненавидели его яростно.
После осады Праги бюргеры столицы полностью поддерживали таборитов, по крайней мере, в одном — надо силой оружия воспрепятствовать всякому новому притязанию Сигизмунда на чешский трон.
Со дня смерти короля Вацлава, уже почти год, Чехия была фактически республикой. Однако у пражских мещан не возникало и зародыша мысли о возможности республиканского устройства чешского государства.
В отличие от монархического мещанства табориты желали бескоролевского управления. Правда, это свое программное республиканство табориты облекали в довольно туманные религиозные символы. В проповедях идеологов Табора речь шла о предстоящем «тысячелетнем царстве» самого Христа, что практически исключало возможность какого-либо «параллельного» земного владыки.
Обычным ярко республиканским положением хилиастических проповедей было предсказание будущего, когда народы станут попирать ногами «шеи царей».
Однако, несмотря на это, политические вожди Табора — Николай из Гуси и Жижка — сходились на том, что на ближайшее время Чехии нужен король. Он нужен прежде всего для успешного завершения борьбы с Сигизмунд ом и Римом: если противопоставить Сигизмунду другого короля, избранного чехами и дружественного гуситству, станет возможным в борьбе с чужеземными интервентами объединить народные массы Чехии с силой бюргерства городов, рыцарства и даже гуситского панства. Именно необходимость национального единения в переживаемую страной тяжелую годину диктовала вождям Табора их политику в отношении чешского трона.
Вопрос о том, кого позвать на чешский престол, вызвал серьезную размолвку между Жижкой и Николаем из Гуси. Николай требовал, чтобы поскорей избрали и короновали кого-либо из чехов.
Намерения Жижки были совсем иные. Он видел, что Чехия вступает на путь долгой вооруженной борьбы с империей и папством. Когда Жижка спрашивал себя, кто же может быть союзником Чехии в этой тяжелой борьбе, его взоры с надеждой обращались на восток, в сторону братских славянских народов и прежде всего к близкой, во многом родственной Чехии Польше.
Жижке казалось, что польский король Ягайло может согласиться принять чешскую корону, оставив чехам их «подобойство» и свободу устройства внутренних дел. Союз двух славянских стран представит собой неодолимую преграду для военных замыслов Сигизмунда и Рима.
Жижка сражался в польских рядах против Тевтонского ордена. Он инстинктивно чувствовал, что крестовый поход Мартина V на Чехию — это все тот же немецкий натиск на славянский восток, только перенесенный с берегов Балтики на верховья Лабы.
Пражские верховоды еще в апреле 1420 года направили тайное посольство в Краков с вопросом к королю Ягайле, не пожелает ли он принять чешскую корону. Вразумительною ответа Ягайло тогда не дал. Наступившие вскоре после этого бурные события осады столицы заставили пражан на время забыть о польском короле. Вернувшись в августе вновь к этому замыслу, они решили возобновить прежнее предложение Ягайле.
Николай из Гуси, большинство гетманов и священников Табора отнеслись к плану пражан неодобрительно. Однако Жижка собственной волей привесил печать Табора к изготовленной тогда новой грамоте польскому королю.
22 августа множество пражского люда глядело с сожалением и немалым беспокойством, как через Свиные вороты воз за возом уходила из юрода колонна «божьих воинов». Табориты возвращались на Табор.
XIII. НА РОЗЕНБЕРГА!
Левым берегом Влтавы медленно двигалась к югу колонна таборитов. Перед воинами развертывались картины одна другой мрачнее: черные пепелища спаленных деревень, придорожные дубы, увешанные исклеванными вороньем телами крестьян…
Села, пощаженные факелом крестоносцев, стояли пустые. Крестьяне ушли в лесные трущобы, ютились по шалашам, припрятав в ямы убогий свой достаток — снедь, одежду.
Уже давно не было видно нигде латников с крестом на копье. И все же не верилось, что убрались, наконец, восвояси чужеземные громилы.
Но вот стук колес сотен возов известил о приближении таборитов. И вся округа — из долины в долину, от перелеска к перелеску — перекликалась именем, звучавшим приветом и надеждой:
— Жижка идет!
Крестьянки выбегали на дорогу, прижимая к груди измученных голодом детей, ковыляли дряхлые старики, чтоб поглядеть на спасителя Праги — того, кто скоро воздаст по заслугам и своим и чужеземным обидчикам за народные страдания, за невинно пролитую крестьянскую кровь.
Жижка приказывал раздавать с возов хлеб, солонину, пиво. Крестьяне обступали таборитского вождя, целовали в плечо, норовили приложиться к руке. Жижка досадливо отмахивался.
— Не пан я вам, седлаки, и не священник. Я брат ваш, и все мои воины — вам братья. Целоваться нам положено, как братьям, в уста!
Сильной рукой привлекал он к себе самого убогого и неказистого и крепко сжимал в объятиях.
— Здравствуй вовек, наш Жижка! — кричала в восторге толпа.
— А у вас, вижу я, немало молодых и крепких телом! — подмигивал Жижка своим глазом из-под медного островерхого шлема.
— Найдутся и такие, — смеялись крестьяне.
— Вы как же порешили, седлаки? Здесь будете дожидаться чужаков с крестами на пиках или как?
Толпа гудела:
— Разве придут?! Ой, горе! Тогда конец всем. Спаси нас от них, отец родной! Помоги! Отбей!
— Кто хочет помощи, — отвечал Жижка, — себе и женам, и детям своим, и телу, и душе своей, пусть идет к нам в братство таборское! Там сообща всем людом и отобьемся. А потом ударим оттуда и раздавим насмерть гадину!
— Чтоб больше не жалила! — подхватили из толпы.
— Так как? — спрашивал Жижка, — Пойдет кто?
— Я пойду! Я! — кричали со всех сторон.
— Добро! Значит, скоро увидимся. Ждем вас, седлаки, у себя на Таборе!
Колонна двинулась дальше. И снова, село за селом, открывалась взорам «божьих воинов» погромленная чешская земля.
Молодой Ян Рогач, из обнищавшей ветви панов Дубских, весь поход неразлучен с Жижкой. Таборитский полководец, успев оценить горячую преданность Рогача народному делу, полюбил его, как сына.
Когда какой-нибудь выходец из дворянства приходил к таборитам, Жижка долго был настороже, присматривался испытующим оком, прежде чем поверить народолюбивым чувствам новоприбывшего, особенно если то был кто-либо из панов. Яну Рогачу Жижка поверил. «Этот, — говорил он себе, — пойдет за наше дело хоть на плаху».
