Борис Друян - Неостывшая память (сборник)
Намсраю я, конечно же, рассказал о нашем поступке. Он был взбешен, что-то кричал по-монгольски и потрясал кулаками. Я не на шутку испугался его гнева. Для нас злосчастное мясо давно потеряло свою свежесть, а для Намсрая, как оказалось, вяленая строганина – самое настоящее национальное лакомство. Гнев Намсрая быстро прошел, я был прощен.
После окончания Университета мой монгольский приятель сделал головокружительную карьеру: был собственным корреспондентом главной газеты страны «Унэн» в Москве, затем переведен в ЦК Монгольской Народной Революционной партии, работал заведующим отделом, а вскоре стал членом Политбюро, секретарем ЦК. К каждому советскому празднику он присылал мне поздравления на больших красивых открытках. Начались перестроечные времена, и Намсрай пропал из виду…
На моей прикроватной тумбочке, под подушкой всегда лежали пачки листов со стихами тех, кто занимался поэтическим творчеством. Я исправно читал и выносил свой «приговор». Далеко не всегда мое мнение совпадало с мнением авторов, рождало высказанные и молчаливые обиды. Но я уже тогда знал: честные, нелицеприятные суждения идут лишь на пользу молодым стихотворцам, пытающимся оседлать Пегаса. Зато какое удовольствие было слушать и читать вполне профессиональные стихи Саши Лущика, Лени Левинского, Юры Мунтянова, Яши Гордина!
Яша поступил на филфак после службы в армии на Дальнем Востоке. Не в пример многим из нас он прекрасно знал литературу. Еще бы, рос Яша в интеллигентнейшей семье, получил прекрасное домашнее образование: отец его был известным литературоведом и пушкинистом, мать – писательницей. Небольшого роста, суховатый, крепкий, он и стихи писал крепкие, мужественные:
Я помню, как солдаты били вора
У автобата, между двух машин.
Без суеты, без лишних разговоров,
Спокойно и добротно – от души.
Среди других неписаных законов
Есть и такой: увидишь вора – бей!
Он не кричал, он лишь хрипел суконно
И хлюпал под ударами ремней.
Я помню, как солдаты били вора.
Песок под ним был тяжело багров.
И он хрипел. И вязко, и нескоро,
С песком мешаясь, застывала кровь.
Довольно часто мои друзья собирались в моей комнате, читали стихи, потребляли водочку, а бутылки складывали под мою кровать. Когда они стали позвякивать под грузом моего совсем не тяжелого тела, мы их отнесли в пункт приема стеклянной тары. На вырученные деньги купили мне зимние суконные ботинки. Их тогда называли «прощай молодость». Китаец Ю пришел в восторг и вслух выстраивал логическую цепочку событий, которых был свидетелем: поэты пишут стихи – приходят к Боре – читают стихи – пьют водку – прячут бутылки под кровать – сдают бутылки – у Бори новые ботинки!
Нет, не случайно на титульном листе книги стихотворений «Пространство», изданной в 1972 году, Яша Гордин начертал: «Милому Боре – собутыльнику и союзнику в той и этой жизни. Твой Я. Г.» Частенько он навещал меня вместе с потрясающе талантливым Витей Соснорой, который в те годы работал слесарем на заводе. Никогда не забывали они вместе с бутылочкой принести какой-нибудь еды, чтобы я не оголодал. Уже тогда Виктор писал такие стихи, что каждую букву, каждый звук хотелось «пробовать на вкус».
И для Яши, и для Вити всегда была гостеприимно открыта дверь в комнату, расположенную напротив моей. Там обитали филологини, по уши влюбленные в их стихи. Девичью комнату мы называли курятником, а девочек соответственно ласково – курицами. Они на это совсем не обижались, устраивали у себя веселые посиделки. Соснора, запрокинув голову, нараспев читал новые стихи из древнерусского цикла.
В белоцерковном Киеве
такие
скоморохи —
поигрывают
гирями,
что калачами-крохами,
окручивают лентами
округлых дунек…
И даже девы бледные
уходят хохотуньями
от скоморохов,
охают
в пуховиках ночью,
ведь ночью очень плохо
девам-одиночкам.
Одним,
как ни старайся,
тоска, морока…
И девы пробираются
к ско —
морохам.
Зубами девы лязгают
от стужи.
Ночи мглисты.
А скоморохи ласковы
и мускулисты,
и дозволяют вольности…
А утром,
утром
у дев уже не волосы
на лбу,
а кудри
окутывают клубом
чело девам,
у дев уже не губы —
уста рдеют!
Дождь сыплется…
Счастливые,
растрепанные,
мокрые,
смеются девы:
«В Киеве
такие
скоморохи!»
Яша читал то эпиграмму на своего друга, то смешной стишок о нем, в котором были такие строчки:
Очень обижен Соснора,
Сморщенной мордой грустит:
«Что же, проклятие, снова
Нечего нам закусить?!»
А Леня Левинский адресовал Яше двустишие, переиначив строку из «Василия Теркина»: «Нет, ребята, я не Гордин, / Я согласен на медаль».
Никто ни на кого не обижался за дружеские пародии, подначки. Было шумно, весело, хмельно, звучали стихи, песни – и широко известные, и собственного сочинения. Как же нам было обойтись, к примеру, без песни Яши Гордина, уже много повидавшего и испытавшего?
Лишь в выигрыш веря, а так ни во что,
Один другого угарней,
При свете огарка рубились в очко
Четыре обугленных парня.
Играли на всё – на обман, на авось, —
Палатку слегка трепало, —
Играли на деньги, играли «на гвоздь»[1],
Играли на что попало.
И ночь уходила – бочком, бочком,
Чуть дергались крылья палатки,
А уголовники дулись в очко
На столике низком и шатком.
Память моя, ты прямее багра!
Я тоже из тех, кто играет.
Нас всех на заре поджидает игра,
Но масть у меня – другая.
Не было в те времена никаких магнитофонов. Были мы молоды, еще во многом наивны, безоглядно доверчивы, что называется – душа нараспашку. А душа требует песен, «потому что мир без песен тесен». Вот мы и пели.
Особой популярностью пользовалась сочиненная Витей Соснорой песня, сегодня, к сожалению, подзабытая:
Летел Литейный в сторону вокзала.
Я шел без шляпы и без башмаков.
Она, моя любимая, сказала,
Что я окончусь в дебрях кабаков.
Ушел я круто – пока, пока!
Прямым маршрутом
По ка-ба-кам.
Сижу и пиво желтое солю.
Официант! Сто пятьдесят! Салют!
Она была труслива, как лягушка,
И холодна, как в стужу винегрет,
Она хотела для постели мужа,
А днем меня хотела для бесед.
Ушел я круто – пока, пока!
Прямым маршрутом
По ка-ба-кам.
Сижу и пиво горькое солю.
Официант! По маленькой! Салют!
Кабак гудит, как зала ожиданья,
Хоть ожидать мне нечего давно.
Все, что болит, конечно, перестанет,
Все промелькнет, как кадр из кино.
Ушел я круто – пока, пока!
Прямым маршрутом
По ка-ба-кам.
Сижу и пиво желтое солю.
Официант! Четыреста! Салют!
Шатаясь, как устои государства,
Я выхожу один из кабака.
Я пропил всё – и бобочку, и галстук,
А память о любви – наверняка.
Ушел я круто – пока, пока!
Прямым маршрутом
По ка-ба-кам.
Сижу и пиво горькое солю.
Официант! Полбанки! Салют!
Эта лихая, озорная песня нам всем очень нравилась. Особенно небезопасные в те годы слова: «Шатаясь, как устои государства». Вкусно пели, со смаком!
