Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа
Дома я торопливо запихнул свои пожитки в мешок и вошел в кабинет. Заветный сундук, как обычно, был накрыт вышитым обрусом-скатертью. Я воткнул ключ в замочную скважину и поднял крышку. В строгом порядке там были уложены давние фолианты, тетради, картины, иконы, монеты, ценное оружие, микроскоп, аптечные весы, лекарственная утварь. А сверху белел бумажный лист с надписью: «Моему дорогому ученику-наследнику».
«Ты что-то потерял там?»-услышал я скрипучий голос от порога. Голос молодого аптекаря.
«Нет, - ответил я. - Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Так говаривал ваш отец. Однако, думаю, этот листик разрешите мне забрать. Он адресован мне».
Тот промолчал. Я вышел за ворота, и скрипучий когут- петух махнул мне с крыши жестяным хвостом.
А дальше я шел сквозь ночь, и колючая осенняя морось секла меня в грудь. Шел в новые необетованные края. Как сиротой родился, так сиротой и бреду окольным путем. Да разве я что-то потерял? Зато сколько постиг! И это будет пребывать со мной вечно.
Кому поведаю печаль свою? Этим безголосым горам, что века слушают и молчат? Этим деревьям, что листьями говорят свое и никого не слушают? Этим птицам, тоже не знающим, что такое печаль? Когда устают, то выпадают из ключа молча...
Да не побоимся и мы печали. Познаем ее. Примем ее и дадим ей имя. И полюбим ее. И станет она светлой. Потому что рождаемся мы в темноте, а призваны Светом.
На дороге, по которой почтенный Джеордже ввел меня в свой зеленый мир, я упал на колени и поблагодарил землю, недавно принявшую этого необыкновенного мужа с присущей ему, как цветку аромат, мудростью. И в который уж раз перечитал его заветное письмо.
«Хочу, чтобы ты свыкся с этими уроками, как со своими пятью пальцами:
1. Следуй за светом и сам свет неси.
2. Ничего не бойся. Ничто и никто не сможет уничтожить твою бессмертную душу. И поэтому шагай по жизни свободно, честно и спокойно.
3. Научись радоваться каждому подаренному тебе мгновению. Улыбайся лицом и душой.
4. Приноси радость другим. Будь человечным.
5. Прощай все и всегда. Прощай всем и себе.
С этой ношей дорога по темным берегам была не такой трудной.
На полонине я долго не задержался. Ватагу Йона подарил двух жеребцов и попросил подыскать покупателя на отару. А кобылиц взял с собой. В долине одну поменял на инструменты и двухколесную каруцу-повозку. Запряг в нее ту кобылицу, которая вывезла меня из волошского займища, и на рысях отправился на Банат. Когда вынырнули из лесных чертежей - раскорчованных участков на равнину, дети, точно облако пороши, бросились мне навстречу.
В Корнуцеле я стал на постой в деда Стойки и на следующий день держал совет с громадой - общиной. Просил надел под школу. А пока вырубал заросли ежевики и завозил камень, подоспели деньги, вырученные за отару. Работа ускорилась, после зимы я перешел в новую горенку с сенями. Рядом сооружали просторный класс. Туда осенью я собрал сельскую детвору, чтобы научить читать, писать и считать. На румынского учителя денег не было. Да мы и не хотели румына. Я учил по-нашему, учил задаром.
Лица старших светились радостью, когда босоногая детвора топала в школу. По нашему примеру малые классы начали открывать и в соседних селениях. Я помогал, составлял книги для чтения, покупал бумагу, грифели и молоко для самых бедных. Меня, беспаспортного бродягу в домотканых штанах и шерстяном сардаке, называли паном управляющим. («Пана по голенищам видно», - улыбчиво присказывали банатцы.) Деньги, вырученные за проданную отару, давно закончились, благо, ко мне из Сигота приезжали за лекарствами. Светлая тень почтенного Джеордже достигала меня и тут, на пустынных окраинах Трансильвании.
Во время каникул я косил, плотничал, собирал травы, читал для молодежи книги. Неподалеку от моего жилья кипела белой пеной водомоина, где стирали девки одежонку. Русокосая Юлина, внучка деда Петра Стойки, чаще всех оглядывалась на мое окно. Я знал, кто тайком оставлял у моего порога тарели с черешнями и овсяными калачами. А однажды вечером сквозь шум потока пробилась и песня: Ой Андрей, шутить не смей, Покорись судьбе:
Если мамка будет бить,
Убегу к тебе.
На зеленой верховине
Уж ягодки рдеют.
Я бы целый век постилась
Лишь ради Андрея.
Ой выставлю на окошке
Букетик лилий.
Седлай коня, зови меня,
Милый мой Андрей.
Голос тот струился, словно чистая водица, и разливал во мне реку любви.
И была печаль. Теплая и пропахшая маттиолой. Я вышел на бережок из водомоины, где обычно купался с наступлением темноты. Фыркал, как жеребец, и стряхивал с волос капли, когда ощутил на плече прикосновение руки. И угадал эту руку. И папоротник простлался крещатыми оборками. А поверх него месяц накинул шелковую простынь. И две папы колен опустились на нее. Я и не опомнился, как мы слились, как она втянула меня в себя, захватила упругим кольцом, я трепетал в тех путах, словно птица. А она билась, точно большая белая рыба, и я боялся, как бы не соскользнула в реку. Ведь тогда я останусь сиротливым обрубком плоти на холодеющей траве. Сверчок нам наигрывал на гуслях бесконечную мелодию, а форель фосфорическими глазами пялилась на это диво. Потеплело даже холодное око бесстыдного месяца, обливавшего берег ясным фиолетом. Я думал, что ночь не закончится никогда, однако робкий солнечный луч прокрался через Альпы и разнял спаянную груду наших тел на два чужеродных ломтя, доныне неприкаянно скитавшихся по свету и теперь, ночью, прозревших и узнавших свою половинку....
Чего не случается в молодости? Да еще и в такие неистово душные ночи. Но то уж другая история. История сердца...
Все нам можно, да не все нам нужно. Все нам разрешается, да не все полезно. Хорошо бы научиться выбирать не то, что хочется, а то, что нужно. Однако, если выбирать только полезное, то жизнь будет постной. Я, например, из полезного и красивого чаще выбираю красивое. Сердце берет верх над рассудком.
Все, что естественно — красиво. И пока ты это замечаешь и ценишь, Природа помогает тебе.
Подарки от неудачливого путешественника Ружички оценивались мной на вес золота. Карту я спрятал до лучших времен. А вещи долго и любовно перебирал, придумывая им употребление. Особенно складной ножик. Такая игрушка тут была мне ни к чему. А вот само лезвие крупповской стали годилось на копье. И я его смастачил - легкое и ловкое. Для большей силы удара и прицельности я отдельно сработал рукоятку с желобком. Выпущенное из него древко летело, точно стрела. Теперь это было мое первое оружие. Его мощь ощутила на себе и хищная рысь - распятая шкурка сушилась на слабом дымку В свободное время я метал свое копье в сплетенный из камыша кружок. Острил глазомер охотника. И бывало, что трижды подряд мои кидки попадали в цель. Это должно было кормить меня в заснеженном лесу.
