Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири
Иван Иванович счастливо съездил в Омск. Его ходатайство в мою пользу увенчалось успехом, однако его телеграмма, которую утаил Игнатьев, так никогда и не попала ко мне. Предложение построить гимназию было встречено положительно, и через несколько коротких дней было уже готовое решение, к строительству можно было приступать. Он возвратился осчастливленным.
А татарка?
Фаиме сначала абсолютно растерянно стояла у моей постели. Одни лишь ее любовь и самопожертвование не могли помочь мне выздороветь. В отчаянии она обращалась к ветеринарному врачу, к своим братьям и моим хозяевам и, наконец, к Ивану Ивановичу. Известный врач в Перми, который получил по телеграфу приказ прибыть в Никитино, отказался лечить немца. Телеграммы понеслись в Петербург по указанным мной еще раньше адресам, оттуда телеграфировали ответ, помощь уже в пути. Страшные дни и часы. Прибудет ли помощь вовремя? Фаиме не отступала от моей кровати, как она мне обещала, она пережила тысячу страхов. Кто мог помочь ей? Никто! Теперь я спокойно лежал в кровати, пытался подняться и хотел покинуть комнату. В жару я извергал бранные слова и проклятия в адрес моих угнетателей. Они могли после выздоровления стоить мне головы, так как это были самые тяжелые оскорбления должностных лиц. Фаиме накрывала меня одеялом, она и мой хозяин удерживали меня изо всех сил, потому что подслушивающие в засаде уши ничего не должны были услышать.
Немец говорил непонятные слова, которые никогда не слышала маленькая Фаиме. Что они означали, чего хотел больной? Он беседовал с людьми, которые чудились ему в комнате. Его глаза пристально смотрели в даль. Он стал ужасным. Она даже начала испытывать страх перед ним. Потом он лежал там абсолютно спокойно и ослаблено. Теперь у девочки было больше сил, чем у мужчины. Она слушала стук его сердца. Оно билось едва внятно, и она слушала его снова и снова. Беспокойные, долгие ночи только вдвоем. Вечно мучащий вопрос: Как можно помочь ему? Когда прибудет, наконец, помощь?...
Внезапно сестра милосердия Красного Креста, с еще одной, просто выглядящей женщиной заходят в комнату. В ужасе они оглядываются в квартире.
- Он еще жив?
- Да, – звучит неуверенно, по-детски, отчаянно. – Помогите ему, ради Бога..., пожалуйста... После этого Фаиме больше не знала ничего.
Она была у своего Петра весь день, но он больше не узнает ее, он даже не знает, что она молится за него, гладит его голову и целует его. Он лежит неподвижно, как будто хочет скоро умереть.
Сестра из Красного Креста ободряет ее. Фаиме замечает, что она лжет. Она должна лгать! Если бы она сказала ей правду...
Привозят прекрасную, изящную мебель, которой обставляют квартиру, и Фаиме чувствует себя оттесненной множеством новых вещей и двумя чужими женщинами.
Свернувшись в клубок, как маленькая собака, спит татарка на диване в моей комнате. Ее нельзя прогонять.
Брат Фаиме вернулся из Петербурга. Он рассказывает весь день, и все слушают его, кроме Фаиме. Она больше не может работать, так как она очень ослабла. Ее брат рассказывает о родителях Крёгера. Они живут на вилле, у них есть бесчисленные комнаты, несколько слуг, оранжерея, где цветы растут даже зимой, у них есть машины, которые могут ездить очень быстро. Но Петербург – это город, который построен из гранита. Дворцы, церкви, широкие улицы, огромные многоэтажные дома. Много электрических трамваев, на реке Неве много больших и маленьких пароходов. Никитино в сравнении с ним, действительно, дикая местность.
Мохаммед рассказывает также об Ахмеде... Потом однажды Петр проснулся, и он узнал ее.
Было воскресенье, первая половина дня. Сестра Анна и повариха Наташа были в церкви. Я оставался дома один с Фаиме. Окна были широко открыты, как раз шел дождь, и снаружи приходила приятная свежесть, пропитанная ароматом полностью проснувшегося лета. Воробьи бодро чирикали перед домом, летали туда-сюда, похожие на толпу резвых озорников.
Мы сидели напротив друг друга. Татарка был странно возбуждена.
- Что с тобой, Фаиме, ты хочешь мне что-то сказать?
- Да, но, Петр, это дается мне так бесконечно тяжело, и, все же, я должна сказать это тебе. Моя жизнь зависит от этого.
- Но, дитя мое, в чем дело? Подойди, ко мне, я хочу целовать тебе руки, они гладили меня всегда с такой любовью, но последние дни они больше не хотят этого; почему?
- Я чувствую себя теперь лишней. Тебя оберегают другие женщины и заботятся о тебе, я ничего не понимаю во всем этом, смотрю и только мешаю. Мне действительно нужно уйти, да, я должна уйти? Две большие слезы, слезы ребенка, блестели между ее ресницами.
Я тут же подскочил к ней и взял к себе на колени. Я ничего не мог говорить, я всегда должен был только улыбаться и растроганно целовать ее печальные глаза.
- С тех пор как у тебя здесь есть твои вещи, твои костюмы, мебель и все другое, ты для меня другой человек. Я знала тебя только в простом костюме, который не подходил тебе, но тогда ты был ровней мне, мой Петр. Теперь ты выглядишь совсем другим. Ты не принадлежишь к нам. Твоя одежда, белье, ботинки чужды мне, они красивы, очень прекрасны, мне все очень нравится в тебе, и ты сам стал намного, гораздо красивее из-за этого, но…
Ее маленькая рука вскоре ухватила один, потом другой палец моей руки.
- Ночи напролет я сидела на сундуке рядом с твоей кроватью. Я могла говорить с тобой, как долго я хотела, даже если ты тогда не понимал меня. Я могла воспринимать слабое биение твоего сердца своим ухом. Если я засыпала, ослабев, то мое ухо все равно слышало каждый твой вздох, и мой первый взгляд при пробуждении падал на тебя, было это днем или ночью. И теперь... теперь все по-другому. Я снова должна как раньше идти домой и смогу приходить к тебе только в гости. Я выполнила мое обещание, я не подпустила, Петр, никого к тебе, всегда... всегда я была с тобой.
Горячие слеза одна за другой падали мне на руки, но никакой звук больше не исходил с ее бледных губ. Вопросительно и жаждуще ее глаза уставились в мои.
- Ты всегда должна оставаться у меня, Фаиме. Ты больше не можешь уйти от меня, никогда... больше никогда в жизни.
- Правда ли это..., я должна навсегда оставаться, Петр...... с тобой... навсегда...?
- Да, правда... ты останешься теперь навсегда со мной!
Глубоко тронутый, я целовал Фаиме слезы на щеках, на всем любимом лице, ее глазах, волосах, на маленьких руках. Она смущенно улыбалась, время от времени всхлипывая, тихий стон раздавался из открытого, заплаканного рта.
- Когда сестра Анна уедет, и я снова буду здоровым, тогда я заберу тебя, сразу же, да?
- Да, Петр, тогда я снова приду к тебе.
Я выхожу из дома в лето.
