Александр Ушаков - Лавр Корнилов
Между тем в положении на фронте тоже зрели перемены. Германское командование подтянуло на восток новые силы, и 6 июля немецкие и австрийские войска перешли в контрнаступление. Не выдержав натиска, русские армии начали отступать. За короткое время отступление приняло вид панического бегства. Полки и дивизии превратились в неуправляемую орду. На своем пути она грабила и убивала, жертвами ее становились мужчины, женщины и дети. Страшную картину паники тех дней рисуют уже цитировавшиеся записки штаб-ротмистра Э.Н. Гиацинтова: «По улицам метались обозные солдаты и интендантские чиновники, пытаясь запрягать подводы и нагружать их всяким добром: сапогами, шинелями, банками с консервами и так далее. Не успевала такая подвода двинуться с места, как на нее налетала кучка бежавших с фронта, скидывала весь груз и, неистово нахлестывая лошадей, уносилась в тыл. Ругань и крик висели в воздухе. Бежавшие все прибывали и прибывали. Кое-где уже пылало пламя. Но вот над деревней появились два немецких аэроплана и начали обстреливать деревню пулеметным огнем. Суматоха поднялась страшная. Теперь уже просто выпрягали лошадей из подвод и удирали верхом. Кто не успевал захватить лошадь, скидывал сапоги, если они у него еще были, и бросался бежать босиком»{226}.
Русское командование попыталось отвлечь силы противника с Юго-Западного фронта. 9 июля началось наступление на Западном фронте, на следующий день его подцержали армии Северного фронта. Но энергичный поначалу натиск захлебнулся здесь почти сразу же. Не могли спасти ситуацию и относительно успешные действия на Румынском фронте{227}. Катастрофа на Юго-Западном фронте продолжала расширять масштабы.
В этих условиях главнокомандующий фронтом генерал Гутор проявил растерянность и неумение контролировать ситуацию. Его панические просьбы о помощи вызывали в Ставке крайнее раздражение. На очередную такую телеграмму от 7 июля главковерх А.А. Брусилов отвечал: «Войск в вашем распоряжении больше, чем нужно. Необходимо принять все меры, чтобы заставить их драться. Не допускаю мысли, что между сосредоточенными в районе прорыва частями, не нашлось доблестных и верных долгу полков, которые не остановили бы небольшие части противника, наступающие только потому, что перед ними отходят»{228}. Вечером того же дня Брусилов подписал приказ о назначении на должность главнокомандующего Юго-Западным фронтом генерала Корнилова.
Новый пост Корнилов занял в очень тяжелое время. Фронт разваливался на глазах. 8-я армия еще держалась, но было ясно, что и она не сумеет остаться в стороне нараставшей паники. Казалось, что все кончено, враг может продвинуться сколь угодно далеко и не встретить при этом сопротивления. От Корнилова ждали чуда. Обратим на это внимание — обычный, в общем-то, генерал на глазах вырастал в вождя. Любой, даже самый квалифицированный, профессионал имеет право на ошибки. Это все понимают и другого от него не ждут. Иное дело — вождь. Он окрылен удачей, ему покровительствует судьба. Он может совершить чудо в безвыходной ситуации. Корнилову было очень важно доказать свою удачу. Только после этого ему бы поверили безоговорочно.
ВОКРУГ ВОЖДЯ
Значительно позже в одном из газетных интервью Корнилов произнес загадочную фразу: «Когда-нибудь я вам расскажу, что сделали с Корниловым. Я в Корниловы не сам пошел…»{229} Что он в данном случае имел в виду, мы не знаем и никогда не узнаем. При желании эти слова можно понять как намек на существование каких-то тайных кукловодов, дергавших за ниточки главнейших участников августовских событий. Мы уверенно можем сказать — таковых не было. Не было ни масонского заговора, ни конспиративных интриг германского Генерального штаба. Но то, что Корнилов стал «Корниловым», действительно было заслугой не только его самого.
В глазах посторонних Корнилов выглядел воплощением уверенной непреклонности. На деле же он очень сильно был подвержен чужому влиянию. Нередко в ситуациях, когда нужно было немедленно и четко определить свою позицию, на Корнилова нападала непонятная нерешительность. В эти моменты ему нужен был кто-то, кто сумел бы убедить его в правильности сделанного выбора. Подчеркнем — не навязать этот выбор, решения в конечном счете Корнилов всегда принимал сам, а именно убедить в его правильности. При этом, подобно многим людям, ощущающим свою зависимость от других, Корнилов ею очень тяготился. Чем активнее начинал вести себя очередной советчик, тем больше Корнилов от него отдалялся. В итоге он безжалостно расставался с недавним сподвижником.
Наверное, поэтому у Корнилова не было не только друзей, но даже близких знакомых. Приблизить кого-то к себе, изменить уровень отношений с официальных на дружеские, означало бы дать в руки этого человеку слишком сильное оружие. Корнилов всегда боялся показаться слабым, боялся продемонстрировать естественные человеческие чувства, такие как страх перед смертью или дружба. Но, если средством против страха для Корнилова стал фатализм, то избежать чужой помощи в принятии решений ему было очень сложно. В итоге вместо близких его, как правило, окружали случайные люди, не всегда умные, иногда откровенно преследовавшие собственные цели.
Одно время «серым кардиналом» Корнилова считали его ординарца В.С. Завойко. Это действительно был необычный человек. Биография его запутана и не всегда достоверна. Завойко был сыном знаменитого адмирала, прославившегося обороной Петропавловска на Камчатке в годы Крымской войны. В юности он закончил Александровский лицей, короткое время служил по дипломатическому ведомству, позднее был уездным предводителем дворянства в Подольской губернии. В предреволюционные годы он вращался в промышленных и финансовых кругах: был директором-распорядителем нефтедобывающего общества «Эмба и Каспий», состоял в правлении некоторых других фирм и компаний.
Письменные показания Завойко, сделанные им для следственной комиссии по делу о корниловском выступлении, производят странное впечатление. Строки, написанные явно умным и проницательным человеком, неожиданно перемежаются со странными фантазиями и ничем не подкрепленным хвастовством. Из рассказанного им следует, что с началом революции Завойко отошел от деловых занятий и решил посвятить себя политике. «Пробегая большинство газет, анализируя бесконечное количество всевозможных слухов, я пришел к заключение, что наиболее видным деятелем, наиболее яркою, цельною и благородною фигурой, олицетворяющей в себе высокие идеалы благородных эпох, является генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Его демократическое происхождение, его выдающиеся способности, непрерывное гонение при прежнем режиме, наконец, чудесное бегство и спасение из плена, — все вместе взятое как бы велением судьбы указывали в нем человека, предназначенного к спасению России»{230}.
