Юрий Скуратов - Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России
Война будут нешуточная.
Как я уже потом понял, правильно я поступил, что вовремя предупредил жену. Не дай Бог, события обрушатся на нее, как лавина с крутой горы. А так она могла более спокойно принять на себя неожиданный удар.
26 января по дороге на работу я вдруг услышал по радио информацию, что за день до этого в Швейцарии Генеральный прокурор Карла дель Понте лично участвовала в обыске и изъятии документов из офиса строительной компании «Мабетекс». Я сразу понял, что этот обыск был проведен по посланным мной поручениям. Как говорилось в радиосообщении, из «Мабетекса» следователи вывезли несколько грузовиков документов. Честно говоря, я этой информации обрадовался: ну, думаю, наконец-то дело покатилось вперед. Если подозрения будут подкреплены фактами, нашим коррупционерам не открутиться.
Но радость моя оказалась преждевременной. Проведя обыск, Карла совершила единственную, но очень большую ошибку. Вместо того чтобы показать Беджету Пакколи лишь выписку из моего ходатайства об оказании правовой помощи, она без всякой задней мысли вручила ему полный текст моего запроса, отпечатанного на английском, французском и русском языках, на основании которого, собственно, и проводился этот обыск. А в этом поручении, естественно, самым подробным образом была расписана вся наша версия, указаны фамилии подозреваемых, список фирм и так далее и тому подобное. Пакколи сразу понял, какой важности документ попал ему в руки, и тут же переправил его в Москву. Ну а в Москве с ним, естественно, ознакомились как Бородин, так и другие персонажи этого дела. И все забегали как мыши.
Известие из Швейцарии, как я понял впоследствии, резко ускорило ход событий. Более того, судя по всему, именно тогда и была окончательно решена моя участь. Как говорится, все заинтересованные лица — уж не знаю, порознь или все вместе, — немедленно помчались к Самому и заявили: «Скуратов работает против вас, всенародно избранного президента». Ответной реакции долго ждать не пришлось…
Уже 1 февраля меня пригласил к себе Бордюжа. Сговорились, что в шестнадцать ноль-ноль я буду в его кабинете.
Повесил трубку на рычаг, почувствовал — что-то больно вонзилось в сердце. Так стало одиноко, будто очутился посреди огромной пустыни, где гуляет множество ветров, и все они стремятся сбить с ног, засыпать песком.
Неурочный вызов в Кремль, к главе ельцинской администрации, ничего хорошего не предвещал.
Я кожей вдруг почувствовал — надо ждать недоброго. А что могло быть доброго, если я 8 января возбудил дело против Березовского! Все газеты поведали сотни раз о том, что Березовский является и кормильцем, и поильцем, и кошельком «семьи», и предупреждали недвусмысленно: трогать кошелек столь высокой «семьи» опасно.
Вспомнился еще один вещий разговор, состоявшийся у меня 30 января с писателем Анатолием Безугловым. Была суббота. Я, как обычно, работал у себя в кабинете на Большой Дмитровке. Безуглова я знал давно, иногда он заходил ко мне и мы обменивались мнениями по разным вопросам. Так и в тот день я невольно разоткровенничался: не вдаваясь в детали дел и не называя имен, я вкратце рассказал ему об антикоррупционной политике Генпрокуратуры.
Безуглов, как мне показалось вначале, слушал рассеянно, но вдруг совершенно неожиданно сказал:
— Юрий Ильич, вы подошли к такой черте, когда у вас есть два варианта поведения: либо вы становитесь национальным героем, продолжая то, что делаете сейчас, либо… Вы посягнули на святая святых тех, кто нами правит, — на содержимое их кармана.
В общем, либо вы прорываетесь, как в бою, вперед, либо вас освобождают от должности и смешивают с грязью.
Если бы он знал, сколь близки к истине были эти его слова!
Кремлевский шантаж
Первое, что Бордюжа спросил у меня, когда я вошел к нему в кабинет, было:
— Что с Березовским?
Вопросу я не удивился, поскольку по поводу Березовского незадолго до этого я написал письмо Ельцину и передал его через того же Бордюжу.
— Я вряд ли смогу увидеть президента в ближайшее время, — сказал я ему тогда. — Но не проинформировать его об этом деле не могу, поскольку речь здесь идет не только о Березовском, но и об «Аэрофлоте». А Окулов, глава «Аэрофлота», как известно, является зятем президента.
Бордюжа письмо Ельцину, естественно, передал. Поэтому вопроса о Березовском я ждал и ответил спокойно: «Дело находится в стадии расследования,» — а затем коротко изложил, как оно проходит.
И тут Бордюжа задал второй вопрос, совершенно для меня неожиданный:
— А что с «Мабетексом»?
Я удивился: откуда Бордюжа знает о «Мабетексе»? Это же пока не обнародовано. Значит, точно утечка информации.
— Дело серьезное, — сказал я, — и очень неприятное. Слишком много в нем непростых моментов — замараны наши высшие чиновники. Особенно в документах, которые передала нам швейцарская сторона. Дело пока в стадии расследования.
У Бордюжи сделалось такое лицо, будто воротник смертельно сдавил ему шею.
— Мне принесли тут один видеоматериал, — проговорил он с видимым трудом, — давайте посмотрим его вместе.
Бордюжа взял в руку лежавший перед ним пульт и нажал на кнопку пуска. Замерцал экран телевизора, стоящего неподалеку от стола. Зашуршала пленка ленты уже вложенной в магнитофон кассеты…
И тут я вспомнил свою недавнюю встречу с Главным военным прокурором Юрием Деминым. Тот рассказал мне о своем разговоре с первым заместителем директора ФСБ Виктором Зориным. Так вот, услышав мое имя, генерал Зорин недовольно поморщился:
— Напрасно Скуратов высовывается, у нас есть пленка… — и, не договорив фразы, замолчал.
Недовольство Зорина в принципе мне было понятно: он дружил с первым заместителем министра финансов Петровым, а последнего мы арестовали за взяточничество. Что же касается пленки, то я даже не подозревал, что это такое, и поэтому попросил Демина:
— Прошу тебя, поговори при случае с Зориным насчет пленки предметно, вдруг что-нибудь прояснится?
Демин поговорить пообещал, но, видимо, разговора с Зориным у него так и не получилось.
Неужели это и есть та самая пленка, о которой Зорин говорил Демину? И тут на экране я увидел человека, похожего на меня, и двух голых девиц — те самые кадры, которые потом обсуждала вся страна.
Я был ошарашен, потрясен. Одновременно было какое-то странное и горькое ощущение, когда от неверия и бессилия останавливается сердце — неужели можно так грубо, так бесцеремонно действовать?
Я посмотрел на Бордюжу. Он был спокоен. На его лице лежала печать какой-то бесстрастности и отрешенности очень усталого человека.
