Карина Добротворская - Блокадные девочки
Ходили с Лешей праздновать мой день рождения в ресторан парижского отеля Le Bristol к Эрику Фрешону. Попробовали все длинное гастрономическое меню и запили его всевозможными винами. Наутро чувствую себя так, как будто совершила все смертные грехи сразу. А к вечеру от тяжести этих грехов тяжело заболеваю и меняю билет в Москву – надо зализывать раны.
2 ноябряЧитаю блокадные дневники Любови Шапориной. Маша Степанова написала про них в CitizenK блестящую статью «Дневник, несовместимый с жизнью». Мысль Степановой в том, что задача большинства блокадных дневников – зафиксировать отпадение от нормы. Для Шапориной советский мир изначально злокачественен, блокада лишь оправдывает ее худшие ожидания. Но именно в блокаду ей удается перевести дух, прийти в себя, остановиться, увидеть вокруг неожиданную красоту.
Степанова замечательно формулирует, что эти дневники – опыт медленного погружения в смерть и последующего существования в мире со смещенными понятиями и провисшими логическими связями. Но с памятью о том, как надо жить. Потому-то с таким отчаянием они читаются.
20 ноябряЯ – в испанской макробиотической клинике Sha, где меня обещают за неделю вылечить от бессонницы. Ерунда, конечно. Во-первых, что можно вылечить за неделю? Во-вторых, что такое я без моей бессонницы? Я научилась с ней жить, и она мне подарила много замечательных мыслей и лишних пульсирующих часов. Удивительно, что в этом роскошном спа с минималистскими интерьерами, потрясающими видами на море и вегетарианской едой я сплю, как убитая, и ни в какой терапии не нуждаюсь.
Как всегда в современных спа, здесь собрались те, кто верит в быстрое чудо. На сей раз чудо называется макробиотикой. Все рассказывают про волшебного доктора Рубио (меня записали к нему на прием), который вылечил от рака хозяина этой клиники. Послушно едят на завтрак чудодейственный мисо-суп, водоросли и сложноразваренную кашу. По утрам ходят на долгие прогулки, чтобы ни одна минута зря не пропала. В такие клиники никто не приезжает отдыхать. Все приезжают фанатично работать над собой. Здесь минимум десять соотечественников, пятерых из которых я прекрасно знаю. Побег в одиночество опять не удался.
По программе мне положен сеанс релаксации, который проводит женщина по имени Ниевес – психолог и преподаватель йоги. Релаксация превращается в долгий и болезненный разговор, который начинается с банальностей по поводу умения сосредоточиться не на будущем и прошлом, а на настоящем, а потом неожиданно выруливает на смерть Сережи. У меня вдруг начинают течь слезы, как из водопроводного крана. Боже, как я давно не плакала. «Мы говорили обо всем – о вашей работе, о вашей жизни, о ваших страхах, о ваших детях, но сломались вы только тогда, когда мы заговорили о смерти вашего первого мужа. Вы в этой смерти не виноваты, но вам нужна помощь, чтобы это понять. Ищите врача. Нельзя жить и чувствовать себя такой несчастной».
Голод обостряет чувства. Не случайно все эти диеты теперь называются детоксом, то есть очищением (мы ведь не голодаем, не дай бог, – мы очищаем организм!). Впрочем, сначала обостряет, а потом притупляет, как следует из блокадного опыта.
Как же мне надоели все эти секты, обещающие просветление и вечную молодость через здоровое питание. Макробиотики, которые заправляют в здешнем спа, сочетают инь и янь, рассуждают об органической и энергетически заряженной пище – и уверяют, что этот баланс принесет знание и исцеление. Макробиотика излечила хозяина клиники от рака, так что с ним все ясно – его вера подтверждена опытом. Но в этом поклонении здоровой еде есть что-то нездоровое. Зацикленность на еде порой кажется мне чем-то животным, а порой – проявлением воли (на этой воле ведь и основаны религиозные посты). Все телесные сектанты верят в то, что если ты владеешь собой и контролируешь свое тело, ты управляешь и своей душой. Мне не случайно всегда казалось, что современные спа подменяют храмы.
2012, 1 январяПосле возвращения из чудодейственного спа я заболела воспалением легких. Вместо обещанного исцеления и всплеска энергии – полная потеря иммунитета. Видимо, мой организм устал от бесконечных экспериментов над собой, скачков веса, резкой смены систем питания и т. д. Новый год встретила во сне – как в детстве. И, конечно, не поехала в тщательно спланированную новогоднюю поездку по Италии и Швейцарии. Леша и дети отправились без меня и теперь шлют мне весточки, где были и что ели. А я – к стыду своему – рада одиночеству.
5 январяПродолжаю читать шапоринские дневники. Ничего не могу с собой поделать, мне неприятна эта женщина – несмотря на ее блестящее образование, наблюдательность, моральные качества, литературный дар и т. д. И дело тут не только в ее назойливом антисемитизме (в конце концов, как сказал Гершензон, «евреи действительно пошли в комиссары, что мы тут можем с тобой возразить? А Шапорина ненавидела советскую власть»). Но что-то в ней есть отталкивающее. Ханжество? Готовность осуждать других? Неумение любить и прощать? Я прекрасно понимаю, почему ее так никто и не полюбил. Но самое удивительное, что эти дневники обретают смысл, а Шапорина – настоящий дар, когда начинается блокада. Вот, например: «Невероятно унизительно сидеть и ждать бомбу». Или определение всего происходящего в блокаду как grand guignol. Тема возмездия: «Бедные, бедные мы овцы. Но русский народ заслужил это. Он не сумел отстоять своей религии, своей старины, на которую ему наплевать».
В ужасы, которые Гитлер якобы творит с евреями, она не верит. Но все-таки пишет: «Я разочаровываюсь в немецком уме и гитлеровской стратегии».
Когда Шапорина кормит больных в больнице, она вспоминает, как Варламов в роли Осипа в «Ревизоре» стоял за стулом Хлестакова и жадно глядел, как тот ест. Все-таки в широте культурных ассоциаций ей не откажешь.
10 декабря она идет в Александринку, где играют «Дворянское гнездо» и продают в буфете ромовые бабы по карточкам – за три бабы вырезали 200 гр. кондитерских изделий. И тут же запись: «Я пока еще не худею». Как это не худеет? Уже ведь середина декабря? За счет чего жир держится?
Отличная фраза: «Хожу в столовую и там эфемерно питаюсь». И вот еще блистательная и циничная запись от 24 октября 1941 года: «Я погибну, в особенности если это надолго. А хочется досмотреть картину до конца». Или вот что она пишет, вернувшись с рынка: «Народ страшен. Это какие-то брейгелевские карикатуры на людей». В другом месте сравнивает людей с китайскими тенями. («Шел снег, снег, снег. Площадь, набережная, облупившийся Зимний дворец, Эрмитаж с разбитыми окнами – все это кажется мне чем-то далеким и фантастическим, сказочным умершим городом, среди которого движутся, торопятся до последнего издыхания китайские нереальные тени».)
