Муслим Магомаев - Живут во мне воспоминания
Разговор у нас не получился, тон заместителя министра культуры был таков, что я, выйдя из его кабинета, поднялся на другой этаж — прямехонько в кабинет Екатерины Алексеевны Фурцевой. Секретарь министра, милейшая женщина, видя мое состояние, стала успокаивать меня:
— Что случилось? Пожалуйста, не волнуйтесь… И даже не пыталась удерживать — знала, что я все равно войду в кабинет к Фурцевой.
— Я должен ехать в Сопот… — начал я с ходу. — Но еще немного — и я откажусь…
Хоть я и пришел к министру без вызова, Екатерина Алексеевна меня приняла, выслушала, поняла мой гнев.
— Если Союз композиторов решает, что певцу петь, то пусть они решают и кто это будет петь. На конкурс еду я, я и отвечаю за себя. Почему кто-то должен навязывать мне песню?
— Кто это придумал?
— Я только что от Василия Феодосьевича. — Я не стал пересказывать наш «нервный» разговор. — Понятно, это идея не Кухарского, так Союз композиторов постановил…
Фурцева взяла трубку.
— Василий Феодосьевич, зайдите ко мне. Вошел Кухарский. Увидел меня — изменился в лице.
— Что у вас там с мальчиком? — так Екатерина Алексеевна по-свойски называла меня.
— Да, собственно, ничего особенного… Разногласия некоторые по поводу конкурсных песен. Наши композиторы постановили…
Фурцева перебила:
— Что значит постановили? Правильно Муслим говорит. Пусть ищут другого певца, который и будет петь, что они напишут. Это мы просим его поехать на конкурс, чтобы наконец наш советский певец что-то завоевал. А тут ему навязывают, что и как петь. Ему петь — ему и решать.
Наступила примиряющая пауза. Фурцева сделала жест рукой.
— Поезжайте и пойте что хотите…
Я спел в Сопоте «Сердце на снегу». Принимали песню великолепно, но по условиям конкурса один исполнитель не может получить сразу две награды. В наших музыкальных кругах потом еще долго выражали недовольство: он, мол, прославил себя, а не советскую песню.
Получив первую премию как исполнитель, я как бы нарушил традицию Сопотского фестиваля: стал вторым за всю историю конкурса певцом, завоевавшим главную награду. До меня первые премии присуждались в основном женщинам..
После фестиваля на полученные деньги я устроил в нашей гостинице «Гранд-отель» большой банкет, на который пригласил всех участников конкурса. Оставшихся денег хватило на то, чтобы купить большую коробку сигарет «Marlboro». Тогда у нас с ними были трудности, а других я не курил. В Сопоте я побывал еще раз — в качестве гостя на юбилейном X фестивале, проходившем в 1970 году. В тот год от Советского Союза в конкурсе принимала участие Галина Ненашева. В Сопот она привезла и песню «Судьба», написанную Ар-но Бабаджаняном на стихи Роберта Рождественского. Первым ее исполнителем у нас был я.
Совсем недавно я получил возможность «побывать» на сопотском конкурсе 1969 года. У меня есть знакомая художница Ирина Заговорчева, большая поклонница Анны Герман. Она много рисовала ее и устроила в Польше выставку, посвященную этой замечательной певице. Ирина знакома с мужем Анны Герман Збигневом Тухольским. И вот он каким-то образом сумел найти в архивах польского телевидения видеозапись моего выступления в Сопоте сорокалетней давности. Спасибо ему. Столько лет прошло, но записи до сих пор хорошего качества.
В свои приезды в Польшу я не только участвовал в Сопотском фестивале, но и искал могилу отца. Перед поездкой в эту страну дядя Джамал показал мне план того места, где был похоронен отец. Согласно письму, присланному в 1945 году его командиром, мы знали, что отец был похоронен в городе Кюстрин, который тогда находился на территории Германии. Впоследствии эти земли около Одера вошли в состав Польши, и город Кюстрин стал называться Костшином.
Узнав о моем желании найти и посетить могилу отца, мне стали помогать члены Общества польско-советской дружбы. Из Сопота меня повезли на западную границу Польши. Следуя имевшемуся плану, нашли то место, где должна была быть могила. Но ее там не оказалось — вокруг был сплошной лес. Походили по окрестностям, поспрашивали местных жителей, но они сказали, что в округе на протяжении многих километров нет никаких захоронений советских солдат. Конечно, я был расстроен. Цветы, которые привез с собой, я разбросал на месте предполагаемой могилы отца.
Мне нужно было возвращаться на родину. Друзья из Общества пообещали, что начнут поиск в архивах, посмотрят списки солдат, похороненных в Польше, тем более что фамилия наша не очень распространенная. Обещали свою помощь и работники нашего посольства. А потом пришло письмо, в котором друзья из Общества польско-советской дружбы сообщили, что нашли братскую могилу, где похоронен мой отец. Она оказалась немного севернее Костшина, в городе Хойна Щецинского воеводства. Выяснилось, что после войны, когда наши основные войска покидали Германию, останки солдат из одиночных захоронений, разбросанных в разных местах, предали земле в общей братской могиле уже на польской территории.
И вот через двадцать семь лет после гибели отца я смог навестить его. В разгаре была весна 1972 года. Мне скоро тридцать лет, я стал старше отца, погибшего в двадцать девять. Как сейчас помню ту субботу 22 апреля. Западное Поморье, кладбище в предместье городка Хойна, братская могила…
Не буду рассказывать о тех своих чувствах — тут не нужны слова, они лишние в минуту молчания. Но и у скорби бывают светлые тона. Я ощутил их тогда, у подножия хойнского памятника павшим. Переживаю это и сейчас, вспоминая обо всем: все-таки я и мои близкие теперь знаем, где закончил свой земной путь Магомет Магомаев. Художник и воин.
Я положил на могилу цветы и увез домой горсть той перепаханной бедой польской земли. Позже дядя Джамал отвез ее в Баку и смешал с землей на могиле своего отца.
О подробностях тех военных, далеких теперь дней написала польская газета:
«Старший сержант Магомет Муслимович Магомаев погиб в маленьком городке Кюстрин недалеко от Берлина за девять дней до окончания войны. Из воспоминаний о нем его фронтовых товарищей складывается образ достойного солдата. Во время штурма обороны гитлеровских войск друг Магомаева бросился с гранатой на пулеметный дот. Старший сержант поспешил на помощь, хотел вытащить из-под обстрела раненого товарища по оружию. Погибли оба от пуль. Полковые друзья решили похоронить павших бойцов на польской земле. Тела были перевезены за восемьдесят пять километров и похоронены на другом берегу Одера в маленькой деревне около железнодорожной станции. На плане могилы, который был передан семье Магомаевых командиром полка, отсутствовали некоторые данные — название местности. Поэтому поиски могилы отца Муслима Магомаева были трудными.
