Изабелла Аллен-Фельдман - Моя сестра Фаина Раневская. Жизнь, рассказанная ею самой
Многие из наших соседей – депутаты. Депутатство – здешнее carte blanche[92], нечто вроде почетной синекуры. Чем выше в иерархии стоит совет, в котором заседает депутат, тем выше положение, тем больше благ. Устройство местной власти до сих пор остается для меня тайной. Впрочем, я не очень-то стараюсь вникать. Разве что неприятности, произошедшие с Е.А., немного обогатили мои познания.
21.01.1962Пока я ходила за хлебом, звонил Nicolas. Сестра (она все утро была не в духе) начала выговаривать ему за то, что он мне якобы «надоедает». Когда я вернулась, она набросилась на меня с упреками, половину которых я так и не уяснила. К счастью, Nicolas на меня не обиделся. Он уже успел узнать характер сестры. На нее он тоже не обиделся, понимает, что это бесполезно, это все равно что обижаться на грозу – обижайся не обижайся, а она гремит. Мне срочно захотелось уехать куда-нибудь очень далеко, жаль только, что мне некуда уезжать. Гуляли с Nicolas, потом пошли в кино. Смотрели французскую комедию про хитрого рыболова. Меня больше забавлял не сам фильм, а комментарии зрителей, касающиеся французской жизни. Пользуясь темнотой, некоторые люди высказывали довольно рискованные, на мой взгляд, замечания. Рынок в маленьком провинциальном городке вызвал восхищение в зале, хотя восхищаться там было нечем. Чувствуется, что тема продовольствия здесь является главной. У меня очень часто спрашивают, какое снабжение во Франции и в Турции.
22.01.1962– Сегодня – годовщина Кровавого воскресенья, – сказала сестра во время нашего позднего ужина. – Кое-кому захотелось устроить нечто подобное в нашем театре.
– Опять режиссер? – догадываюсь я.
– Нет, на этот раз режиссер ни при чем. На одного актера во время репетиции обрушились декорации. Он чудом спасся – успел отпрыгнуть. Ужас! На его месте могла оказаться я, любой из нас! Завпост целыми днями пьет, а чтобы было на что пить, продает налево доски, гвозди, краску! Я пришла к нему и говорю: «Ну разве так можно?!» – а он отвечает: «А я тут при чем? Когда это случилось, меня вообще в театре не было!»
– Его арестовали? – наивно спрашиваю я.
– Если бы! – фыркает сестра. – Его никогда не арестуют, потому что он…
Она хватает себя двумя пальцами за ухо, слегка оттягивает и подмигивает мне. Я все понимаю.
– Настоящему актеру декорации не нужны! – продолжает сестра. – Шекспир обходился без декораций, Мейерхольд обходился без декораций, некоторые студии от них принципиально отказываются! Декорации могут только оттенить впечатление, которое создают актеры, сами они ничего не создают. Ну а если актеры ни рыба, ни мясо, пьеса дрянь и режиссер бездарь, тогда вся надежда на декорации. Чем хуже театр, тем богаче декорации!
«Чем беднее обстановка в заведении, тем лучше повар», – говорил мой покойный муж.
25.01.1962Terrible crime![93] Неделю назад в каком-то рабочем общежитии пьяный негодяй захотел застрелить свою жену и малолетних детей. Якобы жена ему изменяла, а дети не от него. Соседи вызвали участкового милиционера, тот выломал дверь и был застрелен в упор из охотничьего ружья. Ужасно!
26.01.1962Думали о том, где мы будем отдыхать в этом году. Сестра опасается, что ей «испортят» лето. В театре запланированы продолжительные гастроли по Уралу, везти собираются весь репертуар, и сестре придется ехать. Урал – не курорт, не Крым и не Балтика. Тамошние условия оставляют желать лучшего. «Была я в этом Свердловске, – вздыхает сестра, – дыра дырой, хоть и большой город. Почему бы не послать нас в Прагу?» Решили пока, что поедем в санаторий в августе, по окончании гастролей. Склоняемся к Комарову. Сестра говорит, что там хорошо. «Сама Кшесинская отдыхала!» Верю сестре, но все же замечу, что Кшесинская отдыхала там до революции и явно на каких-нибудь императорских дачах. Но там часто бывает А.А., и вообще собирается «цвет старой и новой интеллигенции», как сказала сестра. Я неосторожно сказала, что в нашем доме тоже собран цвет интеллигенции. «В нашем доме? Цвет? – переспросила сестра. – Раскрой глаза и закажи себе новые очки, потому что старые уже никуда не годятся! В нашем доме живут лауреаты, депутаты и орденоносцы, а интеллигентов здесь раз-два и обчелся! Убери лифтеров – и в лифтах ссать начнут!» Я попыталась возразить, привела в пример несколько человек, но про каждого у сестры находилось что сказать. Говоря же о Комарово, она закатывает глаза и восхищенно качает головой. Если там не сыро, то я ничего не имею против. А если даже буду иметь что-то против, то уступлю сестре. Она такой человек, что лучше уступить ей, чем настоять на своем. Так проще.
28.01.1962– Почему до сих пор нет пьес про Гагарина? – недоумевает сестра, и я не пойму – в шутку или всерьез. – Это же такой богатый материал! Я бы сыграла его маму. Он улетел бы, а я бы ждала, волновалась и читала бы вслух соседкам его письма. О, как бы я их читала! С каким выражением!
– Письма из космоса? – удивляюсь я. – И, кажется, он летал недолго, всего два часа. Много бы писем он успел написать?
– Два часа? – спохватывается сестра. – Верно, два часа. А я и забыла, упустила из виду. Тогда понятно, почему нет пьес про Гагарина. Без чтения вслух писем к матери, хотя бы трех, пьесы не получится. Ну – улетел, ну – прилетел, а дальше что?
– К чему ты завела этот разговор? – спрашиваю я, чувствуя себя не собеседницей, а, скорее, зрительницей.
– Нам каждый день твердят, что надо искать новое, а не повторять старое, – сестра смеется, и я понимаю, что это впрямь была заготовка, миниатюра. – Как будто старое не вечно! «Горе от ума»! «Маскарад»! «Чайка»! Пятнадцать лет прошло, а никто уже не помнит ни «Суда чести», ни «Козла»! А «Горе от ума» будут помнить и ставить во все времена, потому что от ума действительно горе!
– Козла? – переспрашиваю я. – Никогда не слышала о такой пьесе.
– Это был фильм, – сестра пренебрежительно машет рукой. – «Кавалер золотой звезды», сокращенно – козел! Мне предлагали роль матери этого самого кавалера, но я отказалась. Раскрыла сценарий, прочла два листочка и сказала свое окончательное «нет»! Роль отдали Маше Яроцкой, матери – это ее специальность. Мне лучше удаются старые дуры!
01.02.1962Объяснила сестре, что наше с ней соперничество должно было закончиться в 12-летнем возрасте. Потом уже стыдно и глупо. Предложила покончить с соперничеством хотя бы сейчас. Mieux vaut tard que jamais[94].
04.02.1962Аз а нар гэйт ин марк, фрэйен зих ди сохрим[95]. Приветливость кассирши из дальнего гастронома объяснилась просто – придя домой, я недосчиталась двух рублей. С пяти рублей она дала мне пятьдесят пять копеек сдачи, а два рубля оставила себе. Долго собиралась с духом, даже в зеркало на себя смотрела, но все же решилась пойти в магазин. Увидев меня, она заулыбалась пуще прежнего, проворковала: «Я вам сдачу недодала, извините» – и выдала два рубля. Мою уверенность в том, что девушка просто ошиблась, развеяла сестра. «Кассиры ошибаются, когда ошибка в твою пользу! – сказала она с убежденностью в голосе. – Если в пользу кассира, то это обсчет. Мерзавка прекрасно понимает, что один-два скандала, и ее уволят. Место в таком магазине ей терять, разумеется, не хочется, вот она и прикидывается дурочкой, если видит, что обман ее раскрылся и сейчас будет скандал!» – «Но я даже рта не успела раскрыть!» – возразила я. Мне всегда жаль менять мнение о людях с хорошего на плохое; и я, насколько могу, этому противлюсь. «Тогда как она узнала, зачем ты пришла? – сестра посмотрела на меня так, как в детстве смотрел отец, когда объяснял нечто очевидное. – Может, ты колбасы забыла купить и вернулась? Ошибившись, кассир не поймет своей ошибки до конца смены, до тех пор пока не будут пересчитаны деньги в кассе. Тебя надули два раза подряд!» Мне не оставалось ничего, как согласиться.
