Уинстон Спенсер Черчилль. Защитник королевства. Вершина политической карьеры. 1940–1965 - Манчестер Уильям

Летом, после падения Франции, англичане в любой момент ожидали появление немецкой армии – и с моря, и с воздуха. В прошлом году немцы появились на польской границе; весной этого года, – на побережье Норвегии; в мае – прошли через Арденны; упали с неба в Роттердаме. Вот почему британцы считали, что находятся в смертельной опасности, и продолжали так считать, с разной степенью тревоги, до конца лета 1942 года. Черчилль, в свою очередь, полагал, что немцы могут прийти, и требовал соблюдать необходимую осторожность в случае их появления, но он не верил – ни тем летом, ни летом следующего года – что они придут. Вскоре после капитуляции Франции он сказал Колвиллу: «Гитлер должен вторгнуться и потерпеть неудачу. Если он потерпит неудачу, то двинется на Восток [в Россию]» [305].

Это заявление, может и не самым лучшим образом сформулированное, выражает основную мысль: Гитлер попытается вторгнуться в Англию и потерпит неудачу или выступит против своего партнера Иосифа Сталина. Исходя из этих соображения, в конце июня Черчилль пишет письмо Сталину в надежде установить с маршалом такие же отношения, какие он установил с Франклином Рузвельтом. Он передает письмо своему новому послу в Москве сэру Стаффорду Криппсу, социалисту; по мнению Черчилля, это назначение должно было произвести положительное впечатление на Сталина.

Проблема, объяснил в письме Черчилль Сталину, состоит в том, угрожают ли «притязания Гитлера на гегемонию в Европе интересам Советского Союза». Англии, конечно, угрожали. Черчилль признал, что отношениям между Лондоном и Москвой «мешают взаимные подозрения» (удивительно сдержанное высказывание), но теперь, в силу географического положения – они «не в Европе, а на ее оконечностях», – могут с двух сторон оспорить попытки на установление господства над Европой. На протяжении всей жизни Черчилля согревала мысль, что Великобритания была частью Европы, но не «в» Европе. Он не находил ничего смешного и не соответствующего действительности в газетном заголовке: «НА ЛА-МАНШЕ ТУМАН – КОНТИНЕНТ ОТРЕЗАН». Гитлер действительно отрезал континент. У Великобритании две цели, написал Черчилль Сталину, «спасти себя от нацистского господства» и «освободить остальную Европу» от нацистского господства. Письмо должно было убедить и успокоить Сталина. Однако он не ответил. Криппс сообщил, что Сталин, прочитав письмо, назвал клеветническим заявление о территориальных притязаниях Германии и выразил уверенность, что Германия не представляет опасности для России. После ухода Криппса Сталин приказал министру иностранных дел Вячеславу Молотову позвонить в Берлин и передать содержание разговора с Криппсом, жест, предназначавшийся для того, чтобы напомнить Гитлеру об искренних дружеских чувствах Сталина [306].

Черчилль не умел читать мысли Гитлера; о своих намерениях сокрушить большевистский Советский Союз Гитлер сообщил в своей автобиографии Mein Kampf. С не вызывающей сомнений откровенностью он написал: «Эта гигантская империя [Россия] на Востоке созрела для распада. Конец еврейского господства в России будет также концом России как государства». У Гитлера, в свою очередь, не было необходимости пытаться читать мысли Черчилля; он читал переписку. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в середине июля Гитлер сказал своим военачальникам, что «надежды Британии связаны с Россией и Америкой». Он был прав. Гитлер заметил, что Великобритания «встала на ноги частично благодаря надеждам, связанным с Россией. Следовательно, заявил он, «если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду… В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок – весна 1941 года» [307].

Его уверенность относительно Германии и России была достигнута благодаря удачному сочетанию холодной логики и интуиции. Таким был его подход ко всем проблемам. Решением какой бы проблемы Черчилль ни занимался, будь то геополитические проблемы, такие как континентальная гегемония или Средиземноморский театр, он всегда рассматривал ее с точки зрения художника; целое больше, чем сумма его частей. Он понимал, насколько важны детали и какое влияние они оказывают на стратегические проблемы в целом, и требовал серьезно вникать во все подробности. Самые очевидные и простейшие факты указывали на наличие стратегических проблем. Один факт, которым зачастую пренебрегают, рассказывая о летних месяцах 1940 года, лежал в основе планирования Черчилля на случай немецкого вторжения: день делился на дневные и ночные часы. Битва за Британию часто представляется как «битва за превосходство в воздухе». На самом деле это была битва за превосходство в воздухе в светлое время суток. Все менялось после наступления темноты. Ночные бомбардировщики – британские и немецкие – летали не опасаясь истребителей и не испытывая особого страха перед зенитным огнем, но поступались точностью наведения. Истребители поднимались в воздух только при полной луне, или почти полной, чтобы защищать свои бомбардировщики и высматривать самолеты противника. Армии могли маневрировать и сражаться ночью и днем. Но в конце июня немецкая армия была во Франции, в то время как британская армия – постепенно избавлявшаяся от хромоты – была в Англии. Черчилль, конечно, не мог знать, что немцы еще даже не рассматривали вторжение. Но он знал, что если они все-таки попытаются вторгнуться, то значительные силы могут прибыть на остров только по морю. Черчилль считал, что это маловероятно. Для того чтобы высадиться на рассвете, армада вторжения должна плыть ночью, а немецкие истребители в темное время суток не поднимались в воздух, и ночь принадлежала Королевскому флоту, самые большие корабли которого были оснащены радарами. Ночью Королевский флот мог, по усмотрению, охотиться на вражеские баржи и корабли. В записке Айронсайду от 7 июля Черчилль написал: «За исключением самых узких мест, было бы опасно и даже губительно бросать большую армию в морское сражение с нашими крупными вооруженными силами патрулирования» [308].

Черчилль информировал палату общин, что «военно-морской флот никогда не претендовал на то, что сможет помешать вторжению отрядов в 5—10 тысяч человек, неожиданно доставленных и высаженных в нескольких пунктах побережья темной ночью или туманным утром». Но они будут незамедлительно взяты в окружение подразделениями британской армии. Если они высадятся в Северной Англии или Шотландии, то окажутся в сотнях миль от Лондона, и в этом нет никакого смысла. Нет, немцы должны высадить неодолимую силу в пределах 100 миль от Лондона. Черчилль считал, что Гитлер – если он решит вторгнуться – попытается сменить британское правительство в Лондоне, заставив установить новое, более уступчивое правительство. Вермахт просто не в состоянии завоевать и оккупировать всю Великобританию, от Девона через Мидлендс до Шотландии, не потому, что немецкая армия испытывает недостаток в солдатах и танках, а потому, что Германии не хватит судов, чтобы просто попытаться перебросить такую огромную армию в Англию [309].

Если немцы предпримут попытку, Черчилль рассчитывал уничтожить их. 18 июня в парламенте он изложил суть своих идей: «Для того чтобы морская мощь проявила себя, особенно в современных условиях, силы вторжения должны быть крупными. Эти силы должны быть крупными, учитывая нашу военную мощь, чтобы вообще принести какую-либо пользу. Но если силы вторжения велики, тогда военно-морской флот сможет отыскать их, встретить и ударить по ним. К тому же следует помнить, что даже для пяти дивизий, как бы легко они ни были оснащены, потребовалось бы 200–250 кораблей, а при нынешней воздушной разведке и аэрофотосъемке было бы нелегко собрать такую армаду, выстроить ее и провести через море под мощным эскортом военных кораблей; весьма вероятно, что эта армада была бы перехвачена задолго до того, как она достигла побережья, и весь ее личный состав был бы потоплен в море или, в худшем случае, уничтожен вместе со своим снаряжением при попытке высадиться… Не должно возникнуть никаких трудностей ввиду нашего огромного превосходства на море» [310].