Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
Совсем рано я отбыл в Куринский. Сразу за Майкопом дорога пошла в гору. У обочины щиты: «Внимание, опасно, бандиты! Оружие наготове!» Лесные области защищены от русских узкой полосой позиций, скорее постами, тогда как на обширных пространствах за ними задействованы только войска на дорогах. Они опасны не только партизанами, читай по-немецки — бандитами, но и разведдозорами или остатками регулярных сил; так, недавно из тыла в машину командира дивизии попал заряд.
Земля промерзла, наша машина легко поднималась в гору. Ехали по дороге на Туапсе, ставшей знаменитой благодаря наступлению немецких егерских полков и обороне русских. Полотно было уже очищено; только тяжелые машины — это были катки и трактора — виднелись порой на откосах. В чаще лежала насквозь промороженная лошадь, у которой мясо было срезано только с верхней половины тела, так что со своей обнажившейся грудной клеткой и вывалившимися из разреза голубыми и красными кишками она напоминала анатомический атлас.
Густой лес зарос кустарником, растрепанные купы молодого дубняка, сколько видел глаз, простирались все новыми завесами вплоть до белых зубцов и вершин высокогорья, сменявших голубые горы. Иногда в них замешивались группы старых деревьев, с них слетали дятлы, долбившие трухлявое дерево. На заснеженных стволах то там то здесь ярко светились их малиновые грудки.
В Куринском рассказывают, что вершины эти заросли частично кустарником, частично молодыми отпрысками старых пней. Говорят, лес снова вырос, в основном уже при власти русских, так как черкесы, обитавшие здесь, вырубили все догола для пастбищ своему скоту. Они пощадили только несколько могучих долгожителей, называемых теперь черкесскими дубами. В других местах бескрайнего леса, в котором обитают медведи, участки древних деревьев взорваны. Но и так этот лес поражает первобытной мощью — глаз ощущает его первозданность, нетронутость даже пришлым народом.
У Хадыженской мост разрушен наводнением. Саперы переправили нас на надувных лодках через бурную реку: это Пшиш. Рядом со мной примостился молодой пехотинец со своими вещами:
— Когда я последний раз сидел на такой штуковине, ее разорвало надвое прямым попаданием и убило четверых товарищей. Только я и еще один остались живы. Это было на Луаре.
Так, еще на несколько поколений хватит детям и внукам рассказов об этой войне. И всякий раз они узна́ют, что на долю рассказчика в этой ужасной лотерее выпал счастливый билет. Конечно, рассказывать будут только выжившие, как и вообще вся история пишется ими.
В совершенно разрушенном Куринском я явился к генералу Де Ангелису, командиру 44-го егерского корпуса, австрийцу. Он показал мне на карте позиции. Бросок на линии Туапсе — Майкоп принес массу потерь, так как русские укрепились в бескрайних и густых лесах и защищают их с завидным упорством. Так случилось, что, почти по Клаузевицу,{111} наступление застряло у водораздела и увязло перед стратегическими целями, В этом положении несчастья следовали одно за другим. После жестоких ближних боев на опушках мощные ливни разрушили мосты и сделали дороги непроходимыми. И вот войска уже несколько недель обитают в мокрых норах, измотавшись от холода и сырости, подвергаясь огню и частым атакам.
Днем в горном лесу, нависшем над хижинами Куринского. Подлесок его состоит из рододендронов с уже желто-зелеными почками. Назад я возвращался узкой долиной горного ручья, текущего в зеленом мергеле. Здесь в маленьких пещерах местные жители пережидали бои; еще были видны остатки и следы лагерного житья.
Куринский, 14 декабря 1942
Ясная звездная ночь. Я провел ее в голой каморке казацкой хижины, в которой из мебели не было ничего, кроме койки для сна. К счастью, большая, из красного кирпича сложенная печь была исправна, так что хороший огонь обогревал меня в течение нескольких часов. Прежде чем уснуть, я прислушался к сверчку за печкой, чей голосок был силен и мелодичен, скорее звенел, чем стрекотал. Утром заметно похолодало. Было слышно, как русские летчики кружили над долиной, а затем сбросили в отдалении ряд бомб, после чего мощно заработали зенитки.
Утром я присоединился к старшему лейтенанту Штрубельту, чтобы в ясную погоду осмотреть местность по обе стороны дороги на Туапсе. Мы ехали в машине с пробоинами в кузове — следами нападения партизан.
Долина Пшиша, в которую упиралась шедшая вдоль дороги железнодорожная линия, производила впечатление адского месива. Уровень воды, бывший еще несколько дней тому назад очень высоким, снова упал, так что между водоворотами светились галечные гряды. Там, где долина расширялась, пространство использовалось для батарейных позиций, командных и медицинских пунктов, складов вооружения. На этих местах колеса размололи дорогу в вязкую желто-бурую кашу, под которой, казалось, не было дна. Из нее торчали части машин и лошадей. Немного выше, на склоне, выстроились шеренги палаток и хибарок. Голубоватый дым овевал их; перед дверьми виднелись русские и туркменские пленные, занятые колкой дров. Все в целом производило впечатление караван-сарая, воздвигнутого на берегах бескрайней реки грязи, сообщавшей всему свойство своей материи в виде тусклых красок и сонновлачащейся жизни. Среди всего этого вспыхивал иногда огонь — артиллерия стреляла по позиции батальона, куда русские проникли утром.
Караваны измученных животных и колонны носильщиков с азиатскими лицами тянулись туда сквозь топь. Среди них были прежде всего армяне, с их темными пронзительными глазами, сильно загнутыми носами и оливковой, часто покрытой оспинами кожей. Тут же виднелись монголоидные типы туркмен с гладкими черными волосами и иногда прекрасные, статные фигуры грузин и прочих кавказцев из разных племен. Некоторые еле ползли; было видно их смертельное изнеможение. Действительно, Штрубельт рассказывал мне, что некоторые забивались в какую-нибудь нору, чтобы тихо скончаться там, подобно зверью.
Свернув с долины, мы поехали, постепенно поднимаясь, дальше в зимний лес. По дороге мы видели высокие горы, местами сверкавшие в просветах. Частично они находились в руках русских. То есть мы были на виду, но противники здесь берегли боеприпасы, с таким трудом доставлявшиеся по грязи на позиции. На мгновение вынырнул летчик и ловко увернулся, когда перед ним выросли два дымовых облака. Низ самолета сверкнул в развороте, словно тело форели, на котором советские звезды казались двумя красными точками.
На перевале Елизаветы Польской мы сделали остановку у маленького кладбища или, скорее, группы могил, к примеру одного зенитчика, вокруг которой руками товарищей была устроена ограда из желтых узких картечин. Их воткнули в землю, словно донышки бутылок, как это делают для ограждения клумб в наших садах. Находящееся рядом место упокоения трех саперов было любовно, хотя и преходяще, огорожено шнурами с нанизанными на них дубовыми листьями. Могилу одного туркмена венчал деревянный столбик с чуждыми письменами, вероятно стих из Корана.
Мы поднимались по северному склону горы. Там лежал легкий снег, который подтаивал и за ночь замерзал опять. Перекристаллизация произвела на нем узор из широких, голубовато искрящихся игл. После длившегося три четверти часа подъема мы достигли гребня, откуда открылся необозримый вид на море горных лесов. Ближние были матово-зеленого цвета из-за покрывавших голые ветви лишайников, далее постепенно темнели голубые волны, и за ними в мягком свете вновь вставали острые грани снежных гор. Напротив нас торчал Индюк, длинный гребень которого, заканчиваясь двойным зубцом, завершал волнистую линию с тыла. Еще один заснеженный конус вздымался за ним. С правого фланга вставала Сарай-Гора, на вершине которой обосновался русский наблюдатель. Поэтому мы, как только развернули белые карты, отступили в кусты.
Мы достигли гребня в том месте, откуда лейтенант артиллерии направлял огонь на наши позиции, занятые утром русскими. Далеко внизу за нами, в густой чаще леса, слышалось тяжелое грохотание орудий, затем высоко над нами стали взлетать снаряды, с пронзительным свистом исчезая в пространстве, и наконец в зеленых ущельях звучал слабый, едва различимый гул взрывов. Затем из чащи ельника взвились белые облака и долго стояли в сыром воздухе.
Какое-то время мы наблюдали это действо на обширном пространстве. Затем я двинулся к южному склону, густые деревья которого защищали нас от глаз наблюдателей. Солнце пригревало его покрытый пятнами поблекшей листвы подъем, будто спину в прекрасный весенний день. В то время как северная сторона заросла замшелыми от ливней буками, покрытыми черными серповидными трутовиками, здесь преобладал дуб. Зеленели растения — пышные заросли чемерицы и нежные альпийские фиалки с их лепестками в светлых пятнах и фиолетовой сердцевиной.
