Геннадий Красухин - Путеводитель по судьбе: От Малого до Большого Гнездниковского переулка
Большой Гнездниковский, дом 10
К нему-то всё, как видно, и вернётся…
Булат ОкуджаваПриближается столетие со дня рождения тестя. Михаил Макарович Бондарюк родился 15 ноября 1908-го года. На 18-е назначен вечер, на котором соберутся бывшие сотрудники и продолжатели дела его жизни – авиационного и ракетного двигателестроения.
Жена всё лето трудилась над книжечкой об отце. Ей хотелось, чтобы сквозь его баснословную одержимость работой сквозили черты человека, привлекавшие к нему людей, – демократизм, жизненная стойкость, прекрасное чувство юмора. «Думаешь, что я ради собственного удовольствия решил полетать? – иронически пишет он перед войной своему начальнику, пытавшемуся запретить ему испытательные полёты. – Если это так, советую тебе собраться с духом и сесть в хвост МС-40, согнувшись в три погибели, и пролететь часов 8–9».
Книжка, по-моему, получилась очень хорошей. Она называется «Жизнь, какой она была». Мы издали её небольшим тиражом – для друзей, знакомых, для участников вечера.
А поначалу жена думала её назвать «Счастливая жизнь неудачника». В самом деле. Высочайшие оценки авторитетных специалистов. Среди них – легендарный академик Б. С. Стечкин: «Нет никакого сомнения, что М. М. Бондарюк является первым конструктором в нашей стране, создавшим прямоточный воздушно-реактивный двигатель и свою школу по конструированию и проектированию ПВРД». А с другой стороны, таковы были отношения Бондарюка с властью, что, как пишет один из историков космической авиации, даже в нынешних публикациях о зенитной ракете, чья великолепная техническая характеристика обязана установленному на ней (ракете) двигателю, «нет намёка о том, что этот двигатель явился результатом… разработок, начатых ещё при Бондарюке».
Известно, за что в 1961-м году получили звёзды героев соцтруда секретарь ЦК партии Ф. Р. Козлов и председатель Президиума Верховного совета Л. И. Брежнев – за полёт Гагарина. Козлов курировал космос, а Брежнев в бытность главой компартии Казахстана следил за работами по возведению космодрома в Байконуре. Каждый успешный запуск ракеты, любое удавшееся испытание нового оружия – и высшие партийные или советские начальники неизменно возглавляли список награждённых или премированных. Вслед за ними шли и конструкторы, и разработчики, что, разумеется, никого не удивляло – всё-таки новую технику создавали именно они! Бондарюк, должно быть, стал единственным исключением из этого правила. Большой группе ядерных специалистов присудили ленинскую премию, в том числе и за работы, которые велись под руководством главного конструктора Бондарюка. Ленинской премии он, однако, не получил. Получил его заместитель.
Этим летом на даче мы с женой разговорились с нашим председателем садоводческого кооператива Александром Павловичем. Одно время он работал в оборонном отделе ЦК.
– У Сербина? – спросили мы, зная, что самым большим недоброжелатем Михаила Макаровича был зав оборонным отделом ЦК Сербин, который ставил палки в колёса любому начинанию конструкторского бюро Бондарюка, посылал наверх о нём ложную информацию.
– У Ивана Дмитриевича, – подтвердил нам Александр Павлович. И добавил: – Страшный был человек.
– Представляем, – кивнули мы, читавшие о грубости и некомпетентности Ивана Дмитриевича Сербина в воспоминаниях заместителя Королёва академика Б. Е. Чертока.
– Нет, это трудно представить, – возразил Александр Павлович. – Вызывает тебя. Ты входишь, здороваешься. Он не то что не отвечает, даже голову не поднимет от стола: чего-то пишет. Проходит минут пять, а то и десять. Ты переминаешься с ноги на ногу: уйти-то нельзя. Наконец посмотрит на тебя тяжёлым взглядом и вдруг: «Что думаешь по такому-то вопросу?» «На ходу ответить не могу, – отвечаешь. – Нужно документы посмотреть». «Так иди и смотри. Чтобы завтра доложил. Пшёл отсюда».
– Хам, – комментировали мы.
– А назавтра, – заканчивал рассказ Александр Павлович, – скажешь его секретарю, что готов к докладу. Вызовет тебя. Снова будешь стоять и ждать, когда он обратит на тебя внимание. И не дай тебе бог, если твоё мнение ему не понравится. «Дурак, – заорёт, – мразь! Пошёл к.!»
Вот с каким человеком приходилось иметь дело вольнолюбивому, независимому Михаилу Макаровичу. Наверняка он не позволял кому-нибудь так с собой обращаться. Естественно, что его не награждали: представления на награды подписывал Сербин. Естественно, что порой не давали закончить начатого: мнение руководства о перспективности работы формировалось с подачи Сербина.
В 1977-м году на днях литературы в Новосибирской области нас пригласили в обком, где выступил его первый секретарь Фёдор Степанович Горячев. Хмурый, поджарый, с небольшой чёлкой и маленькими глазками. Когда он обводил ими зал, казалось, что местные писатели вжимаются в кресло под тяжестью его взгляда. Говорил он негромко, чуть покачиваясь, от чего беспокойно вела себя на лацкане звезда героя соцтруда. И вдруг совершенно неожиданно он улыбнулся. Я похолодел. Это была не улыбка, а гримаса: глаза ещё уменьшились, растянутый рот приоткрыл острые зубы, из-за которых донеслось: «Есть, как видите, о чём нам рапортовать в Москву!» На что зал ответил подхалимскими аплодисментами.
– Один звонок туда, – показывала пальцем на потолок наша знакомая, – и все твои проблемы будут решены.
О, это обывательское умиление перед всемогуществом власти, сладчайшие фантазии на тему, как дозвониться «туда», каким-нибудь невероятным образом приобщиться к сферам, где все нудные, зудящие проблемы исчезают как по мановению волшебной палочки.
Нет, что собой представляют вблизи эти сферы, лучше не видеть.
Когда-то со смешливым удивлением я читал рецензию Владимира Коробова (помнит ли сейчас кто-нибудь такого критика?) на роман Бондарева. Роман, по мнению критика, написан в новой для автора нравственной атмосфере. Бондареву не нужно было больше думать о ленинской премии, о государственной союзной или государственной российской, о звезде героя соцтруда, – всё это у него уже есть. Теперь он мог себе позволить писать, не отвлекаясь на привходящие обстоятельства.
Да, вот так, по мнению многих, и творили писатели – ради премии, ради того, чтобы понравиться тем, на кого указывал поднятый палец нашей знакомой, убеждённой в их всемогуществе.
Самым большим по численности сотрудников в «Литературной газете» был отдел писем. Ему уступал даже отдел иностранной информации.
Непосвящённому это показалось бы необычайно странным. Информировать руководство о той или иной публикации в зарубежной прессе, не попавшей в ежедневный её обзор для начальников – в «белый ТАСС», было необходимо. Начальство имело возможность отличиться: газета первой заметила вражескую вылазку и достойно на неё ответила. А письма в редакцию? За вычетом графоманского барахла они во многом писались искренно, люди делились своей настоящей, непридуманной болью.
