Геннадий Красухин - Комментарий. Не только литературные нравы
Гитлеру нравился Сталин, Сталину нравился Гитлер. Чувствовали оба диктатора родственность друг другу. Но оба были подозрительны и вероломны. И потому один из них должен был пасть от руки другого. Пал Гитлер.
Но дело его Сталин продолжил. Окончательным решением еврейского вопроса, которое не успел претворить в жизнь германский людоед, занялся советский.
Очистил от евреев партийный и государственный аппарат, изгнал их почти со всех значимых руководящих должностей, арестовал и расстрелял Еврейский антифашистский комитет, который во время войны особенно поспособствовал передаче нам щедрой американской помощи, наконец, объявил о деле врачей-убийц, вызвав антисемитскую истерию и панику: советский обыватель не захотел не только лечиться у еврея, но и просто знаться с ним. Начались массовые гонения. Готовились погромы, казни и высылка всего еврейского народа России в таёжное гетто.
«Но ах! ничто не вечно…»
«И Сталин царь умре!» – позволю я себе спародировать продолжение этого стиха у Алексея Константиновича Толстого в его «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Да, как и Грозный у А. К. Толстого, советский диктатор, сколько ни пыжился, не смог обойти законы человеческого бытия, уравнявшие его с любым безвластным его подданным.
Умер Сталин в самый, казалось бы, обнадёживающий всех антисемитов момент своего правления.
Что это историческое гитлеровско-сталинское дело будет продолжено, я понял в тот день, когда прочитал в «Известиях» о невиновности врачей и лишении ордена Ленина Лидии Тимашук, той, которая выразила сомнение в правильности лечения, назначенного вельможному больному академиком с мировым именем.
На кухне я встретил дядю Мотю, нашего соседа, трамвайного вагоновожатого, который сутки работал, а сутки пил. Дыхнув на меня крепким перегаром, он сказал:
– Откупились!
– Кто? – не понял я.
– Врачи. Жиды!
Дядя Мотя не был партийным, но как распропагандированное сталинской номенклатурой население, выражал её чаяния и её дух.
Я уже писал здесь о двух адмиралах, отставленных от флота после трагедии подлодки «Курск» и пересевших в новые руководящие кресла.
Помните эпилог романа Булгакова «Мастер и Маргарита»? «Стёпе Лиходееву больше не приходится разговаривать по телефону в Варьете. Немедленно после выхода из клиники, в которой Стёпа провёл восемь дней, его перебросили в Ростов, где он получил назначение на должность заведующего большим гастрономическим магазином. (…) Уволившись из Варьете, финдиректор поступил в театр детских кукол в Замоскворечье. В этом театре ему уже не пришлось сталкиваться по делам акустики с почтеннейшим Аркадием Аполлоновичем Семплеяровым. Того в два счёта перебросили в Брянск и назначили заведующим грибнозаготовочным пунктом».
Номенклатура непотопляема. И легко приспосабливается к новым обстоятельствам.
Прежде все были коммунистами. Теперь стали «единороссами». Прежде – атеистами. Теперь – православными. Прежде – работниками карательных органов. Теперь – … Теперь они восседают во многих структурах. Особенно питерские.
Вот, например, Борис Сапунов. Он стал доктором исторических наук, главным научным сотрудником русского отдела Эрмитажа. И сумел в феврале 2005 года сделать, как пишут в цитированной здесь статье из «Ежедневного журнала» Андрей Солдатов и Ирина Бороган, «открытие – Иисус не был евреем. Более двадцати лет проработав в МВД, он привлёк к исследованиям коллег из милиции и ФСБ. Действовали методом «теории свидетельских показаний», которые Сапунов «снял» в текстах евангелистов и других древних писателей, видевших Христа. Криминалисты составили и изучили " фоторобот» и сделали заключение: " семитских черт в его облике нет»».
«Фоторобот» изучали, конечно, используя бесценный опыт созданного специально для этих целей ведомства гитлеровца Розенберга: линейкой, наверное, измеряли лоб, обращали, скорее всего, внимание на мочки ушей: прижаты или нет, и уж наверняка придирчиво осматривали нос, оценивая не только его величину или прямоту, но и разворот крыльев ноздрей.
И только после такой скрупулёзной проверки Борис Сапунов с коллегами из милиции и ФСБ определили, что сын еврейки евреем не является! Совершили потрясающее генетическое открытие!
Но человеческая память, хранящая на своих этажах множество самых разных фактов и документальных историй, – штука коварная. Она подсказывает, что не открытие совершили Сапунов с компанией, а плагиат. Из рейхсмаршала Геринга, который так и ответил гестаповцам, доносившим, что близкий его сотрудник – еврей: «Я сам определяю, кто у меня еврей, а кто – нет».
Отделяя нужного ему сотрудника от его племени, Геринг преследовал чисто прагматическую цель. А против общей задачи, поставленной фюрером, – искоренить ненавистное Гитлеру племя на корню, он, разумеется, ничего не имел.
Геринг не был религиозен. Сапунов с коллегами, должно быть, по примеру своих старших по чину и должностям питерских товарищей объявляют себя православными. Отделив Христа от его племени, они посылают единоверцам многозначительный сигнал: с этим племенем церемониться нечего! Как говорил о подобных вещах уставленный на всех шоссейных дорогах, смотрящий на вас с фасадов многих домов советской страны плакатный Ленин в кепке, с красным бантом в петлице и с ласковым прищуром глаз, на уровне которых держал полусогнутой ладошку: «Правильной дорогой идёте, товарищи!»
Что побратались мент и бандюган
Хавско-Шаболовский переулок, дом 11, корпус 8 – это почтовый адрес дома, где я провёл моё московское детство. Главное для того, кто стал бы его искать: держать в памяти номер корпуса. Потому что дом 11 на самом деле было огромное поселение из 15 пятиэтажных и одного трехэтажного дома, который мы называли 16-м корпусом. Все они выросли в самом начале тридцатых годов, в которые разворачивались стройки нового генерального плана реконструкции Москвы. Некоторые из корпусов стояли, как наш 8-й, буквой «г», по два подъезда на каждой стороне буквы и один угловой, где обе стороны сходились. Угловой имел шесть этажей и вожделенную для дворовых ребят приманку – лифт! В пятиэтажках его не было. А здесь он бесшумно двигался по забранной в металлическую решётку четырёхугольной шахте. Нечего говорить о том, кто постоянно бегал в этот подъезд, чтобы хотя бы несколько раз прокатиться. Кончилось это тем, что посадили в такие подъезды лифтёрш, которые гнали нашего брата в шею, если он не мог точно сказать, к кому идёт.
Занимали все эти корпуса одного дома площадь намного большую, чем смоленское село Коскино, – целый квартал: от Хавско-Шаболовского до Серпуховского вала вглубь, а по прямой от Шаболовки до Хавской метров 300–350, чуть ли не с весь Гоголевский бульвар, рядом с которым я сейчас живу.
