Варлен Стронгин - Любовь Полищук. Безумство храброй
Запомнилась мне игра с интеллигентным и мягким по манере подачи образа своего героя артистом Альбертом Филозовым в спектакле «Пришел мужчина к женщине». Получилась интересная творческая работа, мы обсуждали с ним каждую фразу, каждую мизансцену. А потом я перешла на более примитивные антрепризы. Они делают сборы, потому что не заставляют зрителей думать. Может, кому-то в нашей стране необходимо плохое искусство, замедленное развитие людей, не знаю. Но если так, то это государственное преступление. В любом случае – актеры должны находиться за какой-то завесой, сохраняющей тайну их личной жизни от любопытствующих глаз. По этой причине категорически отказывалась от всех этих расплодившихся теле-шоу, после съемок которых сразу начинались интервью, которые берут все – начиная от дикторов новостей до ведущих программы «Здоровье». Мне гораздо интереснее читать какие-то рассуждения о моем творчестве, чем то, что я говорю под нажимом интервьюера. Каждый раз, когда я прочитываю очередное вырванное у меня интервью, мне становится дурно. Какая-то ахинея. Не знаю, кто виноват в этом больше – журналисты или я сама.
Думаю, что больше я. Никто меня не тянул за язык, сама хотела «прозвучать» в центральной газете, под раскрутиться. Я сама строила себя, как актрису, как личность… Кое-кому нравилась из культурных людей. Понравиться им, дать пищу для их ума – текстом или игрой – об этом я думаю до сих пор. У меня свои кумиры – и среди артистов и даже среди совершенно неизвестных людей. Прочитав стихи об одном из них – узнике Магадана, – хочу, чтобы о нем узнали мои зрители, и привожу их, хотя бы частично (из сборника Колымских поэтов): «Мы шли этапом и не раз, колонне крикнув: «Стой!», садится наземь в грязь и снег командовал конвой. И, равнодушно и немы, как бессловесный скот, на корточках сидели мы до выкрика «Вперед»… И раз случайно среди нас, пригнувшихся опять, один, кто выслушал приказ, и продолжал стоять. Минуя нижние ряды, конвойный взял прицел: «Садись!» – он крикнул. – Слышишь ты?! Садись! – но тот не сел… По лагерям, куда кого, нас расселили врозь. И даже имени его узнать мне не пришлось. Но мне, высокий и прямой, запомнился навек над нашей согнутой спиной стоящий человек».
Я читала Солженицына, Варлама Шаламова, Гумилева… Думала о страшной судьбе миллионов, но подступиться к этой теме не ведала как, где выступать и кто разрешит? Актер Александр Филиппенко, ранее прошедший школу Театра «У Никитских ворот», признался, что тоже кумекает по этому поводу. Я понимала, что тема тоталитарного режима общемировая и вечная. Я хотела продолжить ее в театре после фильма Э. Брагинского и В. Черных «Любовь с Привилегиями». Но от мысли осуществить что-либо подобное на сцене отказалась. Для этого как минимум нужно иметь свой театр – и массу привилегий, а у меня этого никогда не было. В Америку меня не пустили даже на торжественную церемонию. Наверное, страшились, что американский образ жизни настроит меня против привычной советской необязательности. Американцы чтут законы и, что положено человеку, выдают обязательно. А почему отметили мою игру? Наверное, потому, что свою роль я не играла, а жила на экране жизнью героини. Настолько вникая в ее судьбу, настолько пережила ее, что моя игра органично перешла в жизнь. Вот и все…
Глава девятая
Будни Любы
Я не уверен, что Люба давно знала о своем заболевании, насколько оно опасно для жизни, сколько может продлиться. Возможно, надеялась, что пронесет, что выдержит ее стойкий организм и волевой характер. Она часто преодолевала трудности с ходу, ей говорили: «Встань на пуанты!» – и она вставала, без тренировок, без элементарного учения, зато с громадным напряжением сил, сжав до боли губы, но вставала. Я твердо поверил в то, что она неизлечимо больна, когда у нее по телевидению взял интервью Эльдар Рязанов, никогда не снимавший ее в серьезных фильмах. Это был его долг, обязанность беспредельно преданного кино человека – отразить и серьезно ее неимоверно сложную и удачную работу в кинематографе. Чтобы люди знали и помнили. Он был деловит и озабочен тем, не упустить что-либо важное в вопросах. Она была спокойна, умело скрывала внутреннее напряжение, и внешне казалось, не придает особого значения вопросам мэтра. Интервью получилось несколько суховатым, общим, не приуроченным ни к чему важному – ни к юбилею актрисы, ни к какому-либо празднику. Рядовое интервью, на которое многие зрители не обратили внимания. Разговаривают умный режиссер и хорошая актриса, не говорят ни о чем актуальном, во всем соглашаются – не знали люди, что это было прощание великого режиссера с великой актрисой, да и как это было возможно объяснить им. Вот если бы это интервью транслировали из больничной палаты или празднично украшенного актового зала – тогда бы присмотрелись, прислушались, ради чего встретились и беседуют эти популярные в стране люди. У нас не любят травмировать людей драматическими и трагическими сценами, если это не обвал никому не известной шахты или сошедший с рельс поезд. Тут можно показать заботу о пострадавших, умелую работу спасательных служб. А в случае с Полищук не то что показывать, даже говорить о происходящем с нею не разрешается. Не знаю – правильно ли это. Вот когда в Америке умирал наш популярнейший артист Савелий Крамаров, то его друг Олег Видов поведал об этом в одной нашей телепередаче, где сказал, что артист уже ничего не видит, но пока слышит, и в далекую страну через океан из России понеслись сотни добрых и благодарственных телеграмм, скрасивших последние дни жизни артиста.
Рассказывая о себе в прессе, Люба Полищук не столько приводила в пример свой собственный опыт, в полном его объеме, сколько отделывалась общими советами: «Для поддержания формы и тонуса нужна какая-нибудь физкультура. Раньше я любила пробегать утром несколько километров. Люблю пройтись, но сейчас это делаю крайне редко». Мне повезло. В умеренно теплое утро я повстречал Любовь Полищук на набережной, возвращающейся домой из Тихой бухты. Около часа хода в один конец. К тому же быстрым шагом. На Любе сарафан с короткими рукавами, на голове соломенная шляпка с загнутыми вниз полями, на глазах темные очки, чтобы не узнавали.
– Откуда, Люба?
– Из Тихой бухты. За зиму набираю вес. Сейчас избавляюсь от него. (До бухты надо пройти через две крутые горы с километр каждая. Тело и позвоночник испытывают приятное напряжение, если человек абсолютно здоров. – В. С.) Потом я полчаса плаваю. И в купальнике сразу направляюсь домой.
– А теперь?
– Иду в Дом творчества. У вас чудесная массажистка, – говорит Люба весело, задорно. Вид у нее вполне оптимистический, и начинают казаться злыми слухи о ее серьезном заболевании, при котором строго противопоказано загорать и тем более принимать массаж. Перед тем как зайти в ворота Дома творчества, она подходит к лотку обаятельного мастера из небольшого украинского городка, делающего уникальные молодежные украшения. Мастера зовут Володей, «хрустальным» мальчиком. У него светятся глаза. Он любимец женского пола Коктебеля. Его колечки, браслеты, бусы и прочую уникальную по гамме цветов и выделке галантерею разводят из Коктебеля по всем странам самые модные современные женщины.
