Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе
— Успокойтесь же, ну успокойтесь, я прошу вас… Не надо таких примеров, не надо! Налить вам заварки? Вы же голос сорвали, нельзя же так…
— Спасибо, я лучше из-под крана… Я сам, спасибо…
Мирон Яковлевич вскоре вернулся, вытирая платком усы, все еще бледный. Сел молча, сокрушенно мотнул головой.
— Прошу простить меня, Илья Львович… сорвался… Ни к чему это…
— Ну, и слава богу! — обрадовался добряк Юданов. — Давайте полемизировать… но без эмоций. Не надо… Давайте разберемся… пускай без равнодушия, оно невозможно, но и без излишней горячности. Ладно?
Тот молча кивнул, соглашаясь. Поощренный этим кивком, Илья Львович продолжал:
— Те примеры, которые вы привели… Ведь гений Толстого предугадал такие возражения. И ответил на них. Да, представьте себе! Когда речь зашла о всяческих… ну, скажем, разбойниках. Так он призвал нас не к убийствам, не к казням. Нет! Он призвал нас просвещать этих разбойников. Убедить их перестать быть разбойниками. Вот истинная гуманность великого человека!
— Гуманность? По отношению к кому? К так называемому разбойнику, который наверняка ведает, что творит? Или к его ни в чем не повинной жертае?
— Разве одно непременно исключает другое? Ну да, опять же, чтобы волки сыты и овцы целы… Вам все время хочется примирить непримиримое.
— А разве это так уж недостижимо? Нелегко, согласен. Особенно в России. Давно ли у нас на каждую книжную лавку приходилось едва ли не полсотни винных?.. Но разве не величайшее счастье — преодолеть все трудности и просветить народ, в том числе и разбойников? Пробудить в злодее дремлющие разум и совесть — вот в чем счастье!
— Ценою скольких несчастий? Ценою скольких невинных жертв? Не знаю, Илья Львович, не знаю…
— И я не знаю. Но если Россия не станет лучше, если народ не просветится, жизнь не станет справедливее, и люди не станут счастливее… Для чего же тогда все это… вся эта… революция? Столько жертв, столько ненависти, крови! Я понимаю, точнее — пытаюсь понять… Дескать, что толку говорить о лесовозобновлении на площадях, не очищенных от сухостоя и валежника… Да, именно это — очищать! И вы, Мирон Яковлевич, так и тянетесь к топору… то бишь к револьверу. Очищать! Но, прежде чем рубить или стрелять, задайтесь вопросом: научены ли вы отличить больное дерево от здорового? Не получится ли так, что вы подвергнете санитарной рубке здоровые деревья, а больные, рассадник всевозможных гнилей, оставите на корню? Ответьте мне!
— Спросите что-нибудь полегче, Илья Львович. Но согласитесь, что, прежде чем просвещать разбойников, надо просветить… дровосеков? Вы сами к этому подвели. Я вам отвечу вопросом на вопрос. Всевозможных революционных партий у нас нынче — как во французском Конвенте, даже больше. К которой из них вы считаете себя ближе? Чья программа вам по душе?
— Моя программа, — заявил старый упрямец, — это программа непротивления злу насилием, программа Толстого. Не знаю, есть ли такая политическая партия и как она называется… Слушайте! Что это? Опять стреляют?
Бузук, услышав донесшиеся звуки, стремглав бросился под матрас.
— Да, — подтвердил Черкасский, прислушиваясь. — Похоже, что шрапнель. Со стороны Лавры…
9. ШТЫК ПРОТИВ ШТЫКА
Ночью было морозно. Но встало в заводских дымах безотказное светило — пригретый его лучами снег подтаял и перестал скрипеть. Иосиф Михайлович подумал, что зима в Харькове все же не столь упорная, как, скажем, в Подмосковье.
Подходя к Ващенковским казармам и увидев у входа часового в непомерном тулупе поверх шинели, опершегося на длинную винтовку с тонким русским штыком, он перестал думать о зиме. Мысли его приняли совсем иное направление.
Мастерская была создана при Ващенковских казармах для проверки и ремонта оружия. Оно поступало сюда со станции, где откатившиеся с фронта остатки старой армии разоружались и расформировывались. Проверенное и починенное оружие направлялось на заводы либо в здание Дворянского собрания, где теперь, при Советской власти, находились военные склады.
В эту мастерскую при казармах и направился сегодня с утра пораньше секретарь обкома Варейкис, чтобы побеседовать с рабочими и солдатами. Когда учуял знакомый запах смазки, увидел привычные глазу станки, промасленную ветошь и поблескивающую металлическую пыль, когда ощутил родственную приязнь к окружавшим его бесхитростным лицам, — тогда мысли перестали бестолково суетиться, построились, подравнялись, и теперь не так уж трудно было высказать их.
— Товарищи! — начал он и сразу же предупредил: — Не подумайте, будто я пришел сюда работать языком. К вам, работающим руками. Руками, вы знаете, и я действовать привычен. Но всем нам с вами надобно уметь трудиться не только руками, а также и головой…
Засмеялись почему-то. Почему? Даже рассердился.
— Ну что тут веселого? Я ведь не веселить вас пришел, для этого клоуны в цирке имеются. Я пришел о деле толковать.
Перестали смеяться. Теперь можно приступать к делу.
— Вот шел я сейчас к вам сюда. Гляжу, часовой стоит, как положено. Подумал: это хорошо, что часовой при входе, что винтовка при нем и штык при винтовке…
— А Декрет о мире еще лучше, — перебил его кто-то бойкий. — А руки при мирном деле и вовсе замечательно.
Здесь народ за словом в карман не полезет. Что ж, Иосиф Михайлович тоже не косноязычный. А с таким бойким народом, если сам не размазня, столковаться всегда можно.
— Согласен с вами, товарищ! Да, мир лучше. И от своего Декрета о мире власть Советов не отказывается. Но вот такая, к примеру, ситуация. Вы желаете мирно трудиться у станка и мирно ходить за плугом. А тут является к вам некто и наставляет свой штык — того и гляди заколет. Что станете делать? Продолжать свое мирное занятие, не обращая на угрозу никакого внимания? А он вам штык в спину всадит! Чем ответите? Увещеванием?
— На штык, товарищ Варейкис, только штыком и отвечать.
— Штык против штыка, только так!
— Верно, товарищи! Молодцы! Лучше не скажешь. Да, штык против штыка! Вы знаете, о первых же дней нашей революции, невзирая на то, что мы сразу же заявили о своем стремлении к миру, кто только не пытался всадить свой штык в Советскую власть. В нас с вами, товарищи. В каждого из нас. Вы это знаете. Поэтому мы вынуждены, мы обязаны быть всегда на посту. И всегда при винтовке. И чтобы при винтовке всегда был штык…
— И патроны!
— И патроны тоже. Чтобы штыком и огнем ответить на штык и огонь контрреволюции. Да, снова и снова повторяю, Советская власть — за мир между народами. Но никакого примирения с классовым врагом! Советская власть — не добренькая бабушка, готовая стерпеть любую обиду и погладить по головке любого негодяя. Вы знаете, большевики считают необходимым ввести трудовую повинность для всех паразитов и тунеядцев…
