Георгий Кублицкий - Фритьоф Нансен
— Нет, старина, не спорь. И не в том дело, что ты на девять лет старше меня. Ты справился бы с походом к полюсу не хуже меня, я это знаю, но ты — капитан, твое дело вывести корабль. Если бы я не знал, что «Фрам» в твоих руках все равно что в моих, я бы сразу выбросил из головы всю затею. Но на тебя я могу положиться вернее, чем на себя, — ты в море опытнее меня. Твое место здесь… А Иохансен? Что ты скажешь о нем?
— Гм… Иохансен? Что ж… Ты уже говорил ему?
— Нет. Хотел сначала посоветоваться с тобой.
— Иохансен подойдет. Этот не любит зря чесать языком. И лыжник хороший.
Дня три спустя состоялся долгий разговор с Иохансеном. Говорил один Нансен, говорил подробно, как будто хотел еще раз проверить ход своих мыслей. Он не торопил с ответом: пусть Иохансен поразмыслит денек-другой.
Но тот сказал, что уже все решил.
— Подумали ли вы, что, быть может, ни один из нас никогда не увидит больше людей?
— Да, — спокойно ответил Иохансеи, — я об этом подумал. Такой смертью умереть не стыдно!
Затем Нансен собрал команду и рассказал о походе. Он говорил, что привести «Фрам» невредимым в Норвегию не менее почетно, чем идти к полюсу. Команда достигла многого. Ни один корабль еще не заходил так далеко на север. Но приписывать успех только себе было бы нечестно. Не надо забывать и о предшественниках. Путь для «Фрама» проложен их трудами, их борьбой и мужеством. Теперь каждый должен сделать все для того, чтобы, хорошо завершив начатое дело, проложить дорогу тем, кто пойдет после «Фрама».
* * *Еще не иссякли разговоры о том, как славно прошла встреча 1895 года — второго Нового года, встреченного во льдах, еще подавались к столу остатки новогодних яств, как негаданно нагрянула беда.
После полуночи 3 января началось такое сжатие, какого «Фрам» еще никогда не испытывал. К утру оно особенно усилилось, и тогда шагах в тридцати от судна вспучилась громадная ледяная гряда. Она надвигалась на корабль. Что, если ледяной вал нависнет над «Фрамом» и обрушится на него сверху? Не поможет ни форма корабля, ни крепость его бортов…
И едва ли не впервые на лица людей легла тень тревоги.
«Фрам» сильно накренился на левый борт. На палубе привели в готовность нарты и каяки. Запасы хлеба, собачьего корма и керосина подняли из трюма, разложив их на палубе и на льду.
Под вечер лед снова пришел в движение. Педер, выскочивший на палубу, закричал:
— Вода заливает собак!
Через открывшуюся трещину вода затапливала будки возле судна. Педер бросился вниз и, стоя по колено в ледяной жиже, стал вышибать дверцы. Некоторые псы с испуга забились в дальние углы запертых будок и мокрые, дрожащие жалобно там скулили.
Уже за полночь при свете фонарей команда соорудила у дальнего тороса временный склад продовольствия, приволокла туда же цистерны с керосином.
На следующий день гряда медленно поднималась все выше и грознее, в то же время продвигаясь к левому борту корабля. Осталось десять метров, потом семь, а к часу ночи — не более пяти…
Грохот усиливался.
Нансен долго не ложился спать. Обошел каюты, проверяя, все ли готово на случай, если придется покинуть судно, у всех ли положены в походные мешки одежда и обувь. Потом записал в дневнике: «Это медленное потопление, право; медленно, но верно надвигается проклятая гряда…»
Усталость взяла свое, и в третьем часу ночи он заснул. Пробуждение было не из приятных — Свердруп тряс его за плечо:
— Она подошла уже к самому борту!
Был шестой час утра. Лед грохотал с небывалой силой. «Фрам» вздрагивал, что-то трещало, скрипело.
Никто уже не спал. С правого борта стали сгружать на лед оставшееся продовольствие. У левого настыл грозный ледяной вал, готовый к последней атаке.
Эта атака началась только в восемь часов вечера. Снова загрохотало пуще прежнего. Завыли собаки. Вал дрогнул.
Шурша, шлепались глыбы снега, потом застучали ледяные обломки. Тент прогнулся под их тяжестью.
Еще несколько томительных минут — и раздался треск дерева, звучавший для людей похоронным звоном.
— Все наверх! — крикнул Нансен. Он боялся, что лед завалит вход в каюты, запрет людей в мышеловке.
Волоча мешок с одеждой и громыхающий связкой кружек, пробежал штурман Якобсен. Раздирающий душу вой несся из загородки вдоль левого борта, где была заперта часть собак. Нансен бросился туда, ножом сшиб запор, распахнул дверцу.
Амунсен, торопясь с ношей, споткнулся, упал и на миг потерял сознание. Почему-то погас свет. Темнота еще больше взвинтила нервы. Началась настоящая суматоха.
Когда Нансен на несколько минут спустился к себе в каюту, балки над его головой трещали уже так, что казалось, вот-вот они переломятся, словно спичка.
Неужели настал конец «Фрама»?
В опустевшем доме
Первую заметку о гибели экспедиции на «Фрамо» Ева Нансен прочитала в английских газетах. Автор заметки ссылался на какие-то таинственные слухи из Сибири.
Потом норвежская «Утренняя почта» сообщила, что гибель «Фрама» не помешала Нансену дойти на лыжах до Северного полюса и открыть возле него неизвестную землю. Газета ссылалась на телеграмму, присланную из Иркутска и подписанную несколько странно: Кушнарев, поставщик Нансена. Выяснилось, что Кушнарев — русский купец, у которого Толль закупал продовольствие для вспомогательной базы на Новосибирских островах. Племянник этого Кушнрева, Петр, отправил из сибирского городка Усть-Янска промышленников на острова Ледовитого океана для поисков мамонтовых бивней. И вот промышленники будто бы встретились с Нансеном.
В других газетах писали, что адмирал Макаров строит ледокол, на котором русские пойдут искать Нансена к Земле Франца-Иосифа.
Затем запыхавшийся почтальон привез на велосипеде в «Годтхоб» срочную телеграмму. Полицейский чиновник из небольшого поселка на севере Норвегии сообщал, что рыбаки только что выловили в море две засмоленные бутылки. Там были краткие письма, написанные Нансеном на Северном полюсе.
Ева довольно равнодушно пробежала глазами сообщение. Она устала от слухов и теперь не верила им.
…Первые недели после ухода «Фрама» Ева не выходила из дому и никого не принимала. Особенно были ненавистны Еве те, кто считал долгом выразить ей свое сочувствие, чуть ли не соболезнование. Разве она уже вдова? Конечно, ей было тяжело. Но от пустых слов легче не становилось.
Она была благодарна Марте Ларсен. Последние дни перед отъездом Фритьофа старушка часто наведывалась в «Годтхоб». Но после ухода «Фрама» Марта не пришла, а лишь послала корзинку омаров, которые любила Ева. У простой крестьянки оказалось гораздо больше чуткости, чем у так называемых светских людей.
