Карин Мюллер - Japanland. Год в поисках "Ва"
Вечером состоится ритуал посвящения. Послушники будут прыгать через очищающий огонь и петь древние мантры. По всем правилам, лишь после этого их можно будет назвать ямабуси. Но гладя на далекие фигуры на горной вершине, слушая их голоса, сливающиеся в безупречной гармонии, я понимаю, что ритуал – всего лишь условность.
Они уже заслужили место в древнем роду ямабуси.
ГЛАВА 12
Стоя на станции Цуруока, я смотрю, как один за другим проносятся мимо поезда до Токио. Мысль о том, чтобы сесть в один из них, мне просто невыносима. Только подумаю о том, чтобы вернуться в Фудзисаву, и хочется убежать обратно в горы, а там залечь в спячку до весны.
Дело не в том, что страдает мое личное пространство. Мне и раньше приходилось жить в условиях, когда в мою жизнь постоянно вмешивались. И я вполне могу вынести полное отсутствие человеческого контакта – никаких тебе объятий, рукопожатий, словно у меня кожная болезнь. Нет, главная проблема в том, что мне никто не рад. Я точно сотрудник телемаркетинговой фирмы, звонящий с опросом в самый неподходящий момент, или кишечный паразит. Меня никто не хочет видеть.
Надо бы, конечно, вернуться и попробовать все исправить. Будь я чуточку сильнее, без раздумий села бы в поезд и сделала бы все нужное, чтобы воздать за неудачи последних месяцев. Но вместо этого я делаю то, что и всегда, когда у меня портятся отношения с людьми: убегаю от проблемы.
Через 10 минут я уже шагаю по дороге в обратную сторону, в руках табличка с надписью «Еду на юго-восток Поделюсь шоколадным печеньем». Я решила отправиться в Огуни, фермерскую деревушку в японской глуши – почти что на краю света. Подруга одного знакомого 2 месяца назад приглашала меня приехать на сбор урожая. Ее зовут Юка. Не знаю, в силе ли до сих пор ее приглашение и помнит ли она меня вообще.
Вокруг, покуда хватает глаз, рисовые поля окрашиваются в цвет поджаристой золотистой корочки, а сухие желтые стебли сгибаются под тяжестью созревшего зерна. Вскоре и горные вершины окрасятся золотом. Ветерок становится мягче и пахнет свежескошенной травой.
Подъезжает грузовик. Я с улыбкой поднимаю свою табличку. Грузовик останавливается и берет меня на борт. Оказывается, водителю не нужны даже мои печенья. Он в совершенстве говорит по-английски и очень любезен. На вид лет 30, но рано поседел. Выпускник университета, графический дизайнер.
Он ведет себя дружелюбно и вежливо, но рассуждает с глубоким цинизмом, хотя его злобные замечания относятся и не ко мне. Я убираю печенье подальше и осторожно принимаюсь за расспросы.
«Значит, вы хотите понять Японию? – переспрашивает он. – Тогда вам нужно знать только одно: торчащие гвозди здесь заколачивают».
Вцепившись в руль, он смотрит прямо перед собой, а потом, покосившись в мою сторону, продолжает: «Биллов Гейтсов в Японии не бывает. Его бы здесь возненавидели. К понятию „сам всего добился" японцы относятся с глубочайшим презрением. Если человек приобретает богатство вне системы, общественное мнение против него. Взгляните на влиятельных людей в японском обществе – все они учились в престижных университетах и работали в престижных компаниях. Иначе и быть не может. В японском обществе не место индивидуалистам и выскочкам».
Он на минуту замолкает, а потом продолжает, будто разговаривая с самим собой: «Для японцев нет ничего более ненавистного, чем нарикин. Вы называете их нуворишами, новыми богачами, но в нашем языке нарикин означает пешку, ставшую королевой. Для японцев пешка всегда останется пешкой, даже если попадет в совет директоров и станет вести себя как важная персона. Пешка не имеет права так себя вести».
Он замечает мои камеры. «Интернетом пользоваться умеете?»
«Конечно».
Он кивает. «В Японии почти у каждого человека моложе тридцати есть по меньшей мере один сотовый телефон. Можно скачать гороскоп, самое удобное расписание электричек, послать фото новой подружки соседу по комнате. И при этом большинство старших менеджеров в японских компаниях не умеют пользоваться электронной почтой. Секретари распечатывают письма за них и записывают ответы. В Японии, если нужно прийти к единогласному мнению, по офису проходит бумага. Все должны одобрить ее с помощью банко – персональной печати. Система та же, что и двести лет назад! Руководство компании в глаза не видело Интернета и не понимает, какая от него польза. Еще бы, ведь им всем за пятьдесят. А если кто-то и осознает важность технологий, толку от этого ноль – большинству веб-дизайнеров еще нет и двадцати пяти. В таком возрасте в деловом мире никто их всерьез не воспримет».
Его лицо ничего не выражает. Урчание мотора в кабине похоже на рев приближающегося поезда.
«А с вами что случилось?» – тихо спрашиваю я.
Оказывается, он хотел открыть собственную фирму, занимающуюся веб-дизайном. Ему было 22 года. Ничего не вышло, он потерял все. Теперь работает водителем грузовика.
Он делает 40-минутный крюк, чтобы подбросить меня до станции в окрестностях Огуни, и вручает мне коробочку бэнто – собственный обед Мне хочется сказать ему что-то, что не прозвучит банально.
Торчащие гвозди заколачивают. «Я вас понимаю», – говорю я.
Звоню Юка со станции. Ее нет дома, но приветливый голос предлагает заехать за мной на станцию и вешает трубку. Я не успеваю ответить. Через час является старенький пикап. Водитель выходит и называет свое имя. Его зовут Осава-сан, он плотник, работает на строительстве офисного здания в соседнем городке Ямагата.
«Я уехал из Огуни шестнадцать лет назад», – говорит Осава-сан. Теперь он ездит в деревню только по выходным, чтобы помочь друзьям с урожаем риса.
«Что это за место?» – спрашиваю я.
Он качает головой. «Народ там держится за старые устои, – он сжимает кулак, – мертвой хваткой. Все следят друг за другом: хорошо ли вычищен снег во дворе зимой? Сколько бегоний соседи посадили по весне? Традиционные события вроде свадеб и похорон имеют огромную важность. Попробуй-ка справить свадьбу в Таиланде – домой можешь не возвращаться».
Сам Осава 7 лет прожил на Хоккайдо (японской Аляске) и мечтает о том, чтобы вернуться. Ему понравился тамошний холод а главное – ощущение свободы.
Останавливаемся у крутого лесистого холма. Товарищи Осавы тоже плотники, рубят деревья, из которых потом изготовят решетку для сушки риса. Это настоящие горцы, уверенно орудующие кошками с бензопилой наперевес. Они спускаются с горы, взвалив на плечи 20-футовые деревья, и с легкостью нагружают ими кузов.
Мне кивают в знак приветствия – никаких тебе сложных церемоний, обмена визитными карточками и многочасовой беседы ни о чем.
