Михаил Киссель - Джамбаттиста Вико
Заметим, что, согласно Вико, «понять» первых людей как раз можно, хотя и с трудом, а вот «представить» или «вообразить» вовсе нельзя. Сравнительный анализ показывает, что дильтеевское «понимание» как воспроизведение силой воображения равносильно «представлению» у Вико. Отсюда следует, что понимание у Вико — нечто иное, его во всяком случае нельзя противопоставлять объяснению (как это делает Дильтей). Позиция Вико нам представляется более приемлемой. Понимание как интеллектуальный акт нельзя отождествлять с деятельностью репродуцирующего воображения, потому что оно предполагает обнаружение какой-либо структуры, механизма явления, причем не уникального, а имеющего общую природу с другими явлениями того же порядка. Понимание не обязательно должно быть «объяснением через закон» — эта черта действительно больше присуща естествознанию. В исторической же науке роль закона куда более скромная, но и она не обходится без использования в той или иной мере понятийного аппарата или хотя бы общих представлений о классе однородных явлений. Посмотрим на отдельном примере, как достигается понимание исторического явления, например понимание «мышления первых людей». Непосредственно «вжиться» в это мышление современный человек не может, потому что его сознание слишком «интеллектуализировано». Но можно достичь цели косвенным путем, интерпретируя доступные анализу явления, в которых можно предполагать сходство с интересующими нас событиями далекого прошлого, безвозвратно канувшего в вечность. Таково, например, мышление людей неграмотных или детей. Еще одним источником служит героический эпос древности, дошедший до нас в письменном виде. Но это само по себе мало что дало бы Вико, если бы он не сделал смелой аналогии между языком поэзии и неведомым нам языком «первых людей». При этом автор «Новой науки» фактически пользуется тем, что на современном языке называется «методом моделирования», или, как это именовали логики прошлого столетия, «методом аналогий». Практика исторического мышления, таким образом, опровергает дильтеевский тезис о принципиальной несовместимости культурологического и естественнонаучного методов. Использование аналогий как эвристических гипотез в исторической науке доказывает, таким образом, общность (хотя, конечно, не полное тождество) логической структуры науки, будь то наука о человеке в его историческом измерении или наука о природе.
Своеобразие трактата Вико в том, что в нем читатель находит самое разнородное содержание, и не только в тематическом отношении, что довольно обычно, но и в логико-методологическом. В «Новой науке» перекрещиваются, а иногда и просто перемешиваются разные уровни исследования — от самых абстрактных философско-исторических воспарений до конкретного исторического исследования, исторической реконструкции (например, политическая история Рима или историко-филологическое исследование гомеровского эпоса). Это до крайности затрудняет чтение и понимание текста, но необычайно плодотворно для самого процесса исследования, для понимания генезиса основных идей Вико.
Философско-методологические принципы не только высказываются Вико в их отвлеченной сущности, но и применяются им к эмпирическому материалу, апробируются на деле. Жаль только, что в самом тексте переход с одной орбиты на другую по большей части специально не оговаривается и порой философская максима предельно широкого значения соседствует с описанием частного исторического факта. Деформирующее воздействие на общую структуру трактата оказало и модное подражание «геометрическому методу», без чего человеку, духовно сформировавшемуся в конце XVII в., почти невозможно было обойтись. Поэтому и расположение материала в книге не отражает ее действительной логической структуры. Впрочем, надо признать, что и сам автор далеко не четко различал уровни своего исследования, ему оно представлялось единым связным целым. К счастью, это способствовало тому, что он пришел к идеям, прославившим его имя, ибо только смелое междисциплинарное мышление могло обеспечить успех столь грандиозного замысла.
Итак, философско-методологическая и философско-антропологическая (мы это специально отмечали раньше) рефлексия питает историческое мышление, не давая ему превратиться в слепое воспроизведение хаотических данных традиции. Но в русло исторического мышления вливается еще один поток — социологический анализ исторической действительности. В мышлении Вико историзм и социологизм взаимосвязаны, что делает его подход чрезвычайно привлекательным для многих буржуазных обществоведов современного Запада. Взаимоотношение истории и социологии— одна из самых острых проблем современной социально-философской мысли. Первая половина двадцатого столетия в буржуазной социологии прошла под знаком решительного разрыва с историей. Еще для основоположников позитивистской социологической традиции, таких, как Г. Бокль и Г. Спенсер, история самостоятельного значения не имела, исторические факты были всего лишь «сырьем» для социологических обобщений. Классики позитивизма стремились радикально преобразовать существующую историографию в соответствии со своими представлениями о том, какой должна быть история. Их ничуть не интересовала сложившаяся практика исторического исследования. Это и вызвало реакцию со стороны «критической философии истории».
В дальнейшем пропасть между историей и социологией в буржуазном обществоведении еще больше углубилась, особенно когда возникла программа так называемой «аналитической социологии», у истоков которой стоял М. Вебер. Категории социологического мышления, чтобы быть действительно «научными», должны фиксировать общие, вневременные характеристики «социального действия» — таково было мнение М. Вебера. В дальнейшем эта позиция получила последовательное развитие в структурно-функциональной социологической школе Т. Парсонса — Р. Мертона. Парсонсовская модель «социальной системы» исходит из абстракции «общества вообще» — недостаток, который В. И. Ленин отмечал еще у социологии спенсеровского типа. Эту концепцию Вико, несомненно, отнес бы к разряду типичных ошибок социального мышления, вызванных «тщеславием ученых», которые думают, что социальные условия их собственного бытия всегда существовали. Если модель единой «социальной системы» еще в какой-то степени отражает особенности «техноструктуры» буржуазного общества в условиях государственно-монополистического капитализма, то она явно не подходит для общества феодального типа, где отношения строились не на функционально-бюрократической основе, а на основе личной зависимости. Но Вико вовсе не отвергал возможности социологических обобщений разного уровня, и пример тому — его всеобщий закон трех стадий исторического цикла и фиксация повторяющихся черт каждой из этих стадий. Философ считал возможной целостную характеристику исторической эпохи, считая таковую направляющей нитью в исследовании частных вопросов. Скажем, знание общего характера «героической эпохи» совершенно необходимо для понимания природы такого литературного жанра, как эпос. Это значит, что историческая наука без социологических обобщений, в явной или неявной форме, не обходится. Социологическое обобщение играет также роль модели, помогающей понять специфику той или иной исторической эпохи. Мы уже отмечали стремление Вико прояснить темные места «возвратившегося варварства» с помощью моментов, известных из истории древнейшего периода античности. Вместе с тем ни одно социологическое обобщение не покидает у него исторической почвы, на которой оно только и может быть воздвигнуто. Признание исторического характера социологических законов отличает схему круговорота Вико от биологического циклизма в культурологии, представленного Шпенглером. По Шпенглеру, фазы культурологического цикла связаны цепью биологической необходимости: вслед за рождением культуры и ее расцветом наступает длительная агония, а затем неизбежная смерть. Так под пером Шпенглера исторический детерминизм, закономерность исторического процесса принимают извращенную форму фатализма, роковой неизбежности, против которой, как мы видели, и выступает Вико, постоянно настаивая, что люди сами делают свою историю и не являются марионетками ни некоей таинственной высшей силы, ни биологической необходимости.
