Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений
Когда Лермонтову Сашенька сообщила о моих триумфах в собрании, о шутках великого князя насчет Пестеля, я принуждена была рассказать им для пояснения о прежнем моем знакомстве с Пестелем и его ухаживаниях. Мишель то бледнел, то багровел от ревности, и вот как он выразился:
Взгляни, как мой спокоен взор,
Хотя звезда судьбы моей
Померкнула с давнишних пор,
А с ней и думы лучших дней.
Слеза, которая не раз
Рвалась блеснуть перед тобой,
Уж не придет — как прошлый час
На смех, подосланный судьбой.
Над мною посмеялась ты
И я с презреньем отвечал;
С тех пор сердечной пустоты
Я уж ничем не заменял.
Ничто не сблизит больше нас,
Ничто мне не отдаст покой,
И сердце шепчет мне подчас:
„Я не могу любить другой!“
[Я жертвовал другим страстям,]
Но если первые мечты
Служить не могут больше нам,
То чем же их заменишь ты?
Чем ты украсишь жизнь мою,
Когда уж обратила в прах
Мои надежды в сем краю —
А может быть, и в небесах!
Я не видала Лермонтова с неделю, он накопил множество причин дуться на меня, он дулся за Пестеля, дулся, кажется, даже и за великого князя, дулся за отказ мазурки, а более всего за то, что я без малейшей совести хвасталась своими волосами. За ужином у тетки Хитровой я побилась об заклад с добрым старичком, князем Лобановым-Ростовским, о пуде конфект за то, что у меня нет ни одного фальшивого волоска на голове, и вот после ужина все барышни, в надежде уличить меня, принялись трепать мои волосы, дергать, мучить, колоть; я со спартанской твердостью вынесла всю эту пытку и предстала обществу покрытая с головы до ног моей чудной косой. Все ахали, все удивлялись, один Мишель пробормотал сквозь зубы: „Какое кокетство!“
— Скажите лучше: какая жадность! Ведь дело идет о пуде конфект; утешьтесь, я поделюсь с вами. Насущные стихи на другой день грозно предвещали мне будущее:
Когда к тебе молвы рассказ
Мое названье принесет
И моего рожденья час
Перед полмиром проклянет;
Когда мне пищей станет кровь
И буду жить среди людей,
Ничью не радуя любовь
И злобы не боясь ничьей, —
Тогда раскаянья кинжал
Пронзит тебя; и вспомнишь ты,
Что при прощанье я сказал.
Увы! то были не мечты!
И если только наконец
Моя лишь грудь поражена,
То верно прежде знал Творец,
Что ты страдать не рождена.
Вечером я получила записку от Сашеньки: она приглашала меня к себе и умоляла меня простить раскаивающегося грешника и, в доказательство истинного раскаяния, присылала новые стихи.
Все будит старину,
И я твержу везде один:
„Люблю тебя, люблю!“
И не узнает шумный свет,
Кто нежно так любим,
Как я страдал и сколько лет
Минувшим я гоним.
И где б ни вздумал я искать
Под небом тишину,
Все сердце будет мне шептать:
„Люблю ее одну“.
Я отвечала Сашеньке, что записка ее для меня загадочна, что передо мной никто не виноват, ни в чем не провинился и, следовательно, мне некого прощать.
На другой день я сидела у окошка, как вдруг к ногам моим упал букет из желтого шиповника, а в середине торчала знакомая серая бумажка, даже и шиповник-то был нарван у нас в саду.
Передо мной лежит листок,
Совсем ничтожный для других,
Но в нем сковал случайно рок
Толпу надежд и дум моих.
Исписан он твоей рукой,
И я вчера его украл,
И для добычи дорогой
Готов страдать — как уж страдал!
Изо всех поступков Лермонтова видно, как голова его была набита романическими идеями, и как рано было развито в нем желание попасть в герои и губители сердец. Да и я, нечего лукавить, стала его бояться, стала скрывать от Сашеньки его стихи и блаженствовала, когда мне удавалось ее обмануть».
Надо отметить, что поэтический вкус у Екатерины Сушковой был, и в отличие от иных своих будущих соперниц miss Black eyes, как ее называл сам Мишель за ее очаровательные черные глаза, все стихи, написанные для нее юным поклонником, сохранила.
Автограф М. Ю. Лермонтова. Справа — предположительно портрет Екатерины Сушковой. 1830 г.
Лето 1831 года Лермонтов проводил в подмосковном местечке Середникове, владении Столыпиных, родственников Арсеньевой, бабушки поэта. Где-то рядом поселилась в гостях у тетки и Екатерина. Бабушка привычно, для веселья внука собирала к себе всю молодежь. Среди москвичек явно выделялась своими манерами, кокетством, сверкающими нарядами петербургская модница Сушкова. Мне ее характер, и по ее мемуарам, и по воспоминаниям даже недоброжелателей, в целом, нравится. Она с юности привыкла выживать, завоевывать пространство. Среди юных москвичей она проходила свои уроки завоевывания внимания, кокетничала со всеми напропалую, зная, что никого из этих юнцов и близко к себе не подпустит. Лермонтову всегда везло на умных женщин. Может быть, из-за его некрасивости неумные дурехи к нему и не приближались. Катя сразу же быстро оценила нетривиальность этого мальчика. Сама выделила из толпы, сама же его и покорила. Так, на всякий случай. Позже, в мемуарах, она вспоминает середниковские встречи: «Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности: он домогался попасть в юноши в наших глазах…»
Параллельно шли две разные жизни. Мишель переживал любовь, страдания, признавался ей в любви и тут же отворачивался от нее.
Одним из первых было стихотворение «Черны очи» (1830?), где поэт признается в своих чувствах и одновременно отвергает их. Боится их.
Много звезд у летней ночи;
Отчего же только две у вас,
Очи юга! черны очи!
Нашей встречи был недобрый час.
Кто ни спросит, звезды ночи
Лишь о райском счастье говорят;
В ваших звездах, черны очи,
Я нашел для сердца рай и ад.
Очи юга, черны очи,
В вас любви прочел я приговор,
Звезды дня и звезды ночи
Для меня вы стали с этих пор!
А может быть, играла с мальчиком не только черноокая красавица, но и он играл с ней, оттачивая свой стих? Читая стихи сушковского цикла «Благодарю», «Зови надежду сновиденьем» и другие, не столько вникаешь в любовные признания, сколько видишь, как растет поэт. Был же такой случай, Михаил Лермонтов вместе с Екатериной Сушковой, естественно, и со взрослыми тоже, отправился в Троице-Сергиеву лавру. На паперти монастыря слепой нищий им пожаловался, что кто-то из господ в чашку для подаяния положил вместо денег камешки. (Позже недоброжелательницы Сушковой писали, что это она и положила камешки. Не думаю.) Этот эпизод в сознании поэта наложился на очередную насмешку Екатерины над его чувствами, возникло стихотворение «Нищий» (1830), ныне ставшее хрестоматийным. Вот так и рождается классика!
